"Габриэль Витткоп. Сон разума" - читать интересную книгу автора

припомню, когда ей дали прозвище - до чуда или после вторичного падения, как
и не знаю, от чего она так раздувалась - от воздуха или воды. Когда она
умерла эта атмосфера ужаса и тайны вновь растеклась по всему дому. Следуя
установленному обычаю, на кровати ее не показывали. Лишь тихонько шептали,
что она изменилась. Ее очень быстро положили в гроб. Но Лурд... Как приятно
изображать кошмарный фарс чуда наоборот!

Наверное, надо куда-нибудь съездить. Вся эта суета вокруг Живота, весь
этот фимиам, который кадят ему с напускной сдержанностью, делают мою жизнь
невыносимой. Вот уже в выдвижные ящики ее комнаты прибывают коробки,
перевязанные шелковыми ленточками...
Не поехать ли мне в Вену? В "Йозефинуме" хранится большая восковая
кукла - довольно точная копия Венеры Медичи. Передняя часть туловища
удалена, все органы грудной и брюшной полостей - съемные, а в продольно
разрезанной матке виден эмбрион. В том же зале другой восковой муляж
представляет матку с плодом: стенка разрезана таким образом, что сквозь
прозрачный амнион можно разглядеть весьма правдоподобный зародыш. И все это
демонстрируется в духе Джека-Потрошителя - на обшитых бахромой драпировках и
подушках... Не хватает лишь червей.

- Дружок, - приглушенно говорит Живот, - поехали со мной на
благотворительное гулянье?
Клеман с громадным трудом сохраняет маску приличия, когда, например,
просто желает Мадлен доброго дня или спокойной ночи. Кто-то другой
спрашивает за него: "Как спалось?", на минутку присаживаясь на пуф, а затем
возвращается в свое логово, словно тень, которая ложится под того, кто ее
отбрасывает.
Живот - этот гигантский клещ - не позволяет забыть о себе ни на
секунду. Он настойчив и вездесущ: скорлупа, таящая в себе красноватые
пелены, потроха с окровавленными извивами, воды, мягкие хрящи, стеклянистые
массы, переходящие в зеленовато-желтый опал, губчатое разбухание.
Ненависть к Животу подчиняет себе Клемана. Его воображение беспрестанно
расширяется, а мысли похожи на сплетение сосудов, окаменевших вен, на дерево
произрастающее из самого себя: мангровый лес, что шествует к безбрежному
морскому горизонту и пускает корни, задерживает грязь и перебродивший ил, в
котором каждое дерево - сплетенное с соседним, опирающееся на последующее,
укорененное со всеми остальными и усиленное несметным арьергардом - во время
отлива роняет веретенообразный стручок уже проросшего плода, что лопается за
считанные секунды и запускает в тину волокна своих юных корешков. Так на
море наступает новый берег, превращая устья в смертоносные дельты, кишащие
микроорганизмами в лабиринте пепельной сетки.
- Там даже синематограф покажут, - говорит Мадлен ровным голосом,
рассматривая свои ногти, которые она всегда сравнивает с раковинами,
поскольку не видела ничего прекраснее.
- Правда?
Он был в синематографе всего лишь раз - на бульваре Капуцинок, "Выход
рабочих с завода Люмьер", под сумасшедшую, прыгающую музыку. После сеанса
зашел съесть мороженого в "Наполитен", а затем соблазнился малаккской
тростью, хоть она и не очень ему понравилась - с набалдашником из горного
хрусталя, окаймленным вьюнковой гирляндой.