"Сергей Юльевич Витте. Царствование Николая Второго (Том 2) " - читать интересную книгу автора

своем имении, а Петр Николаевич находился, кажется, в Крыму.
Такие отношения в Царском доме сложились главным образом благодаря
Императрице Александре Феодоровне. Николаевичи, женатые на черногорках, Ее
горничных, потому и пользовались благоволением Его Величества. Я после
слышал от министра двора бар. Фредерикса упреки Вел. Кн. Владимиру
Александровичу за то, что он в это трудное время, будучи в Петербурге, не
пришел на помощь Государю советом. С своей стороны я думаю, что если бы Вел.
Князь в это время проявился, то тогда ему дали бы понять, чтобы он не
вмешивался не в свое дело.
Государь не терпит иных кроме тех, которых он считает глупее себя, и
вообще не терпит имеющих свои суждения, отличные от мнений дворцовой
камарильи (т. е. домашних холопов), и потому эти "иные", но которые не
желают портить свои отношения, стремятся {28} пребывать в стороне. 10-го
октября Императрица во время моего доклада не проронила ни одного слова, а
Государь первый раз сказал свое мнение о манифесте.
Возвратившись домой, я долго думал об этом и к мнению о манифесте
отнесся скептически и в конце концов отрицательно; вот почему. Мне прежде
всего представлялось, что никакой манифест не может точно обнять предстоящая
преобразования, а всякие неточности и особенно двусмысленности могут
породить большие затруднения. Поэтому я находил, что преобразования должны
проходить законодательным порядком и, - впредь до придания законодательным
учреждениям прав решения, - в порядке совещательном или через
Государственный Совет (старый) или через Булыгинскую думу, когда она будет
собрана (т. е. по закону 6-го августа). До известной степени я боялся, чтобы
манифест не произвел неожиданного толчка, который еще более бы нарушил
равновесие в сознании масс, как интеллигентных, так и темных.
Наконец, находясь около двух лет не у живого дела, у меня явилось
желание осмотреться. 11-го числа или 12, не помню, кто то мне сказал, что
Государь совещается с некоторыми лицами, с кем, именно, я не спрашивал, и
меня это не интересовало, но я думал, что с Чихачевым, гр. Паленом, а, может
быть, и с гр. Игнатьевым, на которого я в это время указал министру двора
бар. Фредериксу, что, может быть, Государь с ним посоветуется, и он окажется
подходящим диктатором, если Его Величество остановится на диктатуре.
Сам я в диктатуру не верил, т. е. не верил, чтобы она могла принести
полезные плоды для Государя и отечества, что я и высказывал Его Величеству
откровенно, но в душе я имел слабость ее желать из эгоистических стремлений,
так как тогда я был бы избавлен стать во главе правительства в такое трудное
время и при условиях таких, хорошо известных мне свойств Его Величества и
двора, прелесть коих я уже на себе ранее испытал и которые внушали мне самые
тревожные опасения.
Я понимал, что ни на благодарность, ни на благородство души и сердца
рассчитывать не могу; в случае удачи меня уничтожат, окончательно
испугавшись моих успехов, а в случае неудачи будут рады на меня обрушиться
вместе со всеми крайними. Желая себе выяснить, на сколько можно положиться
на военную силу, я устроил в течение этих дней у себя заседание, в котором
участвовали два официальных представителя военной силы, военный министр и
ген. Трепов, бывший в то время начальником Петербургского гарнизона; они
{29} произвели на меня весьма тягостное впечатление, в их мнениях явно
сквозило, что рассчитывать на успокоение через войска невозможно и не
потому, что это средство само по себе, конечно, длительного и здорового