"Георгий Валентинович Вирен. Зеркало ночи (Фантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

неожиданно академик заговорил чеканным лекционным тоном. - Это беда
современного мышления. Человек ограничен праксисом, не желает заглянуть за
его границы. Технократический образ мысли резко снизил его реальные
возможности...
- Они не виноваты, - вздохнул Семен.
- Виноваты! Во всем, что происходит с людьми, виноваты сами люди, и
никто другой - просто некому больше, - рассердился академик и вдруг
спросил с упреком: - Костя, ты ищешь Зеркальщика?
- Пока безуспешно, - сухо ответил брюнет.
- По-моему, это миф, - сказал Семен.
- Вот и докажи, что миф! Бросай своих Монгольфье и экстрасенсов,
присоединяйся к Косте.
- Хорошо, Николай Николаевич. Но я почти уверен, что все эти слухи -
бред.
- А нам и нужен бред! - тонко крикнул старик. - Нам не нужны
изобретатели порхающих сенокосилок и ночных горшков с дистанционным
управлением! Мы должны иметь дело только с чудовищным, невообразимым
бредом, с нелепицей, с абракадаброй! Только там нужно искать! Только там!


II

Матвею приснилась зима. И еще во сне, малым, неуснувшим краем
сознания он понял: зима пришла наяву. Утром, открыв глаза, он увидел, что
комнату залил прозрачный свет - не такой, как в прежние дни мутной осени.
Матвей встал, тронул ладонями печку - она ответила угасающим теплом:
выстыла за ночь. В окно увидел, что и ожидал: тонкий слой снега покрыл
огород, дровяной сарайчик, дорожку. Накинув тулуп, Матвей вышел в сени,
открыл дверь и постоял на пороге. Втягивал свежий запах снега,
пропитывался им. Не хотел сделать ни шагу за порог, чтоб не нарушить
чистый покров, брошенный на семь ступенек крыльца. Скоро замерз и похромал
в дом.
Он ждал эту зиму, с августовской теплыни ждал, через бабье лето и
промозглый дождливый октябрь. С тайной радостью видел отъезжающих
дачников, обнаруживал по вечерам, что вот еще один дом стал темным, и еще,
и еще. Он знал, что совсем один не останется, но все-таки жизнь замрет,
затаится зимой, опустеет и вымерзнет. Не раз уже снилась ему многоснежная
зима с сугробами до окон и гулом метелей и виделась почему-то свечечка в
его окне, затепленная, как лампада у церковных врат. Зима снилась
безлюдная, исчирканная заячьими и лисьими следами, примятая волчьими
лапами. Иногда он говорил с собой, называя себя, как мать звала, а больше
никто и никогда: Матюшкой. Осенью часто ныла увечная нога, и он
заговаривал боль, успокаивал себя: "Подожди, Матюшка, придет зима - сразу
легче станет". И казалось ясным, что зиму он ждет просто из-за ноги, вот и
все, ничего больше. Но тем же самым не спящим ни во сне, ни наяву краешком
сознания знал он, что ни при чем тут боль (ему ли, горящим комком
выбросившемуся из охваченного пламенем истребителя, ему ли, дважды при
ясном рассудке уходившему в клиническую смерть, перенесшему десяток
операций, ему ли бояться боли?), а дело в том, что... Не мог он сказать, а
только чувствовал, как зверь, чуял, что сейчас нужна зима. Потому что она