"Иван Виноградов. В центре Европы (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

парком, с заметным, отреставрированным (чтобы закрасить победные автографы
советских солдат) рейхстагом. Многое терялось в дымке отдаленности, так что
больше ничего характерного, присущего именно Западному Берлину, не
попадалось на глаза. А вот дальше начиналось уже знакомое: широченная
Александерплац, торговый центр у подножия башни, Остров музеев, где еще
вчера в Пергамском музее Тихомолов осторожно, как бы ощупывая подошвами
мрамор, поднимался по ступеням Пергамского алтаря, прикасаясь к великому
прошлому планеты... Его отвлекли стоявшие поблизости молодой англичанин и
молодая немка-гид, разъяснявшая гостю какие-то подробности наблюдаемой
панорамы. Англичанин шутил и вежливо улыбался своим шуткам, гид
профессионально улыбалась - и продолжала свое.
Плохо ли, что им здесь весело?
И хорошо ли, что ему самому грустно?
Приглядевшись к другим людям, Тихомолов увидел, что он здесь, пожалуй,
самый старый из всех. Старец. Патриарх. Представитель уходящего поколения.
Чуть ли не тот самый Человек, что начал прорисовываться в оставленном на
московском столе наброске. Тот, что созвал свою родню и своих друзей, чтобы
сказать им на прощанье самые важные слова... Это должны быть - он понял это
здесь, на высоте, ясно и отчетливо - самые простые, самые главные слова из
всех прощальных слов:
- Живите... все... в мире!


"Но бывает ли услышано, бывает ли всерьез воспринято чье-либо
завещание? - спрашивал себя Тихомолов ночью в гостинице. - Сколько великих
обращались к человечеству, умоляя, заклиная его объединиться...
Но хорошо ли слушаем мы даже друг друга?"
Внезапно пришло далекое воспоминание об одной фронтовой ночи. Под
Синявинскими высотами неудачей закончилась еще одна наша атака. Наступавшие
роты отползли на исходные позиции... Уже не роты, а взводы и отделения.
Многие остались навеки в торфяниках, у подножья высот, которые были нам
крайне необходимы, чтобы отогнать фашистов подальше от только что
проложенной после прорыва блокады железной дороги на Ленинград и от
построенного тут же, в полосе прорыва и в зоне обстрела, железнодорожного
моста. Фашисты же все еще надеялись восстановить блокаду и все же уморить
ленинградцев - и для этого высоты им были тоже необходимы. Даже и только для
того, чтобы удержаться здесь, - необходимы. Вот и держались за них одни и
насмерть бились другие.
Убитые остались на нейтральной полосе, многих раненых выволокли, но не
всех. Когда стемнело, с болота стали доноситься слабые стоны и просьбы о
помощи. Немцы освещали нейтралку с высот ракетами и огнем добивали раненых.
Где-то, кажется, совсем близко от траншеи дрожал прерывистый молодой голос:
"Бра-атцы... спасите!.. Не оставляйте... Помо-гите... Девушки!.."
В первой траншее появилась тем временем батальонная фельдшерица,
красивая франтиха в хромовых сапожках, в хорошо подогнанной гимнастерке, с
санитарной сумкой через плечо. Она постояла у насыпи торфо-земляного
бруствера, прикрывающего низкую сырую траншею, высмотрела, где он, этот вал,
разрушен, и ринулась в проход. Немцы тотчас ударили по ней из
крупнокалиберного пулемета, в котором каждая пуля - как маленькая танковая
болванка. Завизжало, завжикало над бруствером и над головами измученных, уже