"Анатолий Корнелиевич Виноградов. Повесть о братьях Тургеневых " - читать интересную книгу автора

как это звено закономерно укладывается в исторические связи при
диалектическом понимании истории.
Я не считаю возможным спорить о правильности и пригодности для
беллетриста так называемой "Оправдательной записки" 1827 года. Эта (равно
как и другая редакция "оправданий") всецело вынужденная записка Николая
Тургенева представляет собою смесь юридической софистики французского
адвоката Ренуара, стилистических двусмысленностей Проспера Мериме и, самое
главное, психологической беспомощности большого человека, попавшего в
страшную николаевскую западню. Трудно судить о человеке вообще, если брать
только то, что он напишет под дулом револьвера или под топором палача в свое
"оправдание". Во всяком случае, такая запись никак не может считаться
исчерпывающим документом всей жизни Николая Тургенева. Достаточно с меня
того, что его "Оправдательная записка" оправдана исторически как документ
научный и нисколько не оправдывает возлагаемых на нее надежд, как только
дело идет о живых образах для бытописателя-беллетриста.
Я не имею нужды утруждать читателя перечнем материалов, которыми я
пользовался. Некоторые из них все еще малодоступны. Публикуемое в ближайшее
время исследование дает мне несколько большие возможности коснуться вопроса
о материалах.
Последнее сомнение, которое довелось мне услышать по поводу моей
повести: Александр Тургенев якобы "расстался с дворянскими симпатиями и
ринулся навстречу молодой буржуазии". Надо сказать, что Александр Тургенев
был довольно сложной фигурой, несмотря на черты поверхностные и неглубокие.
После тяжелой семейной катастрофы Александр Тургенев в качестве скитальца
искал самых разнообразных европейских встреч - он записывал анекдоты
Проспера Мериме, любезничал с Виктором Гюго, спорил с Бальзаком о
Сведенборге, дружил с карбонарием Андрианом, часами беседовал с бабувистом
Буонарроти, путешествовал со знаменитым Стендалем, вместе с Лерминье посещал
беседы сенсимонистов. Однако в день скандала на лекции Лерминье,
произнесшего контрреволюционную фразу, Тургенев под натиском возмущенных
студентов принужден был выскочить из окна вместе в лектором и с приятелем
своим Петром Андреевичем Вяземским. Александр Иванович бывал всюду, но
христианнейшие салоны Свечиной или Рекамье с Шатобрианом, или легитимный
салон Виргинии Ансло всегда притягивают его отовсюду, несмотря на то что
Николай пишет ему: "Шатобриан бредит... не хочу помощи Гизо". После Июльской
революции в Париже, когда мэр департамента Сены Одилон Барро открывал своей
речью буржуазный клуб "Атенеум", с какой едкой иронией Александр Тургенев
передает в дневнике речь оратора, захлебывающегося от восторга по случаю
того, что французские купцы и банкиры - "соль земли", стали у власти! Это
презрение к буржуазии, сменившей феодальную Францию, звучит в устах
Александра Тургенева реакционно. Можно было отводить душу даже с
представителями европейской Карбонады новой формации: спасшимся из тюрьмы
Андрианом или учеником Бабефа, Буонарроти!
Для тех, кто заинтересуется судьбою тургеневского наследства, сообщаю,
что последний представитель тургеневской семьи Петр Николаевич Тургенев
передал весь архив Академии наук уже в нынешнем столетии.
Пострадавший на вилле Вербуа в год франко-прусской войны от солдатского
сапога, этот архив еще более пострадал от рук неряшливых представителей
науки: один, работая над несданной частью архива у себя на дому многие годы,
так и умер, не пожелав сдать документов, а другой, бежав за границу, частью