"Борис Виан. Осень в Пекине" - читать интересную книгу автора

сидела птица и, барабаня клювом по трем консервным банкам, выводила начало
русской "Дубинушки". Амадис остановился. Птица взяла фальшивую ноту и,
злобно ругаясь сквозь стиснутый клюв нехорошими птичьими словами, снялась и
полетела прочь. Амадис двинулся дальше, насвистывая продолжение мелодии, но
тоже сфальшивил и разразился бранью.
Светило солнце - так, кое-где. Во всяком случае, перед Дюдю улица сияла
нежным светом, отраженным в жирной, скользкой мостовой. Только он все равно
не мог этого видеть: улица поворачивала сначала направо, потом налево. На
порогах, поводя неохватными рыхлыми прелестями, вырастали женщины с
помойными ведрами в руках; их пеньюары распахивались над впечатляющим
отсутствием добродетели. Женщины вытряхивали мусор себе под ноги и все разом
принимались колотить по днищу. Заслышав барабанную дробь, Амадис привычно
подстроился в такт. Он потому и любил эту улочку, что она напоминала ему
военную службу с америкашками, когда все обжирались арахисовой пастой в
жестяных банках, вроде тех, по которым долбила птица; только банки были
побольше. Мусор, вываливаясь из ведер, поднимал тучи пыли, но Амадису это
нравилось, потому что сразу становились видны солнечные лучи. Он поравнялся
с красным фонарем на большом здании под номером шесть, где в целях
конспирации жили переодетые полицейские. (На самом деле это был комиссариат;
а чтобы кто чего не подумал, на ближайший бордель повесили фонарь синего
цвета.) Красный фонарь был ориентиром, по которому Амадис определил, что
время приближается к восьми двадцати девяти. Значит, до автобусной остановки
еще минута, что равняется шестидесяти шагам - по секунде каждый. Но он делал
пять шагов каждые четыре секунды... Расчеты оказались столь сложны, что
вскоре растворились в его мозгу и были впоследствии выведены из организма
вместе с мочой, звонко заструившейся в фарфоровую белизну унитаза. Впрочем,
это произошло много позже.
На остановке 975-го уже стояло пять человек, которые мгновенно
загрузились в подошедший автобус. Дюдю кондуктор впустить отказался, хотя
тот протянул ему бумажку, взглянув на которую каждый дурак сразу бы понял,
что это действительно шестой пассажир. Тем не менее автобус ушел без него,
так как свободных мест было только пять; в доказательство автобус четырежды
пукнул, силясь сдвинуться с места. Наконец он отъехал от остановки, волоча
заднюю часть по ухабистой мостовой и высекая снопы искр. Некоторые водители
(обычно те, что ехали следом) любили совать под хвост впереди идущему
автобусу кремни, чтобы полюбоваться фейерверком.
Перед самым носом Амадиса остановился следующий 975-й. Он был набит
битком и тяжело дышал. Из автобуса вылезла дородная дама с ухватом и
маленьким, едва живым господином, тащившим этот ухват. Дюдю вцепился в
поручни и протянул свой посадочный талон, но кондуктор ударил его по пальцам
компостером.
- Отпустите автобус! - сказал он.
- Но ведь вышло три человека! - возмутился Дюдю.
- Они были сверх нормы, - доверительно сообщил кондуктор и гаденько
подмигнул.
- Вранье все это! - снова возмутился Дюдю.
- А вот и не вранье! - сказал кондуктор и высоко подпрыгнул, чтобы
достать до сигнального шнура. Он подтянулся, показал Амадису задницу, и
водитель дал газ, потому что шнур тоненькой розовой тесемкой был соединен с
его ухом.