Глава восьмая

Пэт умерла в сочельник. Болезнь развивалась слишком быстро, и операция дала лишь недолгую отсрочку. По мнению доктора Фейнштейна и профессора Пендертона, для нее это было лучше.

Я не полетел в Нью-Йорк на похороны, хотя уже почти поборол себя и едва не сел в самолет. Думаю, мне еще рано знакомиться с моей невесткой, Бобом, его братом и сестрой.

Они сообщили мне о смерти Пэт через Эдди. Он пошлет цветы от моего имени. Элен и ее старший сын, кажется, справляются, оба много работают.

Я написал им и пригласил их во Францию на будущее лето.

Но лето еще далеко, а рождество я провожу в одиночестве. Жак и Хильда поженились в ноябре и поехали к Жан-Люку в Межёв. Я не выезжаю из Парижа. Не выхожу из дома. Хотел бы пригласить Кандиля пообедать со мной, но не решаюсь. Довольствуюсь тем, что подолгу говорю с Довилем.

Картье передаст все мои подарки, которые я выбирал целых два часа.  Как и в прошлые годы, я не забыл служащих. Эмиль, мой шофер, получил великолепную пенковую трубку. Он объяснил мне, что будет курить ее только дома, вечером, потому что пенковую трубку не следует курить на воздухе.

Повар получил серебряный портсигар, его жена — золотые часики.

Уборщицам и всем служащим банка я подарил конверты с деньгами.

Вечером, сидя в своем кабинете, я впервые чувствую себя одиноким. Читать мне не хочется. Само собой разумеется, рождественской елки в доме нет. Я не ем ни индейки, ни гусиной печенки. Наконец направляюсь в спальню. Мадам Даван встает.

— Почему бы вам не посидеть со мной?

Она не без колебаний опускается в одно из кожаных кресел, я сажусь в другое. Может быть, желая придать себе уверенности, я зажигаю сигару.

Мы болтаем. Потом часы бьют двенадцать раз, и мы, замерев, молча смотрим друг на друга.

Нянька — швейцарка, окончила одну из лучших школ в Валэ и носит форму этой школы: блузу в узкую белую и голубую полоску и очень кокетливый чепчик.

Натали была права: она родила мальчика. Доктор Жориссан тоже был прав, потому что роды прошли без малейших осложнений.

По совету Террана она вернулась на бульвар Распай, поскольку полиция могла для вида начать расследование.

Я провел довольно веселые минуты на площади Лувра, в мэрии 1-го округа, но не хотел бы пережить их снова. Я постарался запомнить все инструкции Террана, который не очень-то меня обнадеживал.

— Во всяком случае, они не могут забрать у тебя ребенка и поместить его в воспитательный дом… Они могут не признать тебя отцом и потребовать, чтобы ты усыновил ребенка, больше тебе ничто не угрожает.

Я направляюсь в Отдел записи гражданского состояния. Какая-то старая дама в сопровождении двух более молодых женщин, наверное дочерей, пришла заявить о смерти мужа. Служащий мэрии не торопясь снимает копию со свидетельства, выданного врачом. Старая дама сморкается, вытирает глаза.

Светит солнце, распускаются почки, и деревья словно окутаны бледно-зеленым маревом.

— Слушаю вас, мосье, — говорит мне служащий, когда три дамы направляются к двери.

Я подаю ему свою визитную карточку, деловую карточку, на которой обозначен мой адрес и мое звание. В его взгляде сразу же появляется любопытство.

— Вы хотите сделать какое-нибудь заявление?

— Да.

— О смерти?

— О рождении…

— У вас есть удостоверение врача?

— Роды произошли без врача…

Он смотрит на меня еще внимательнее, с удивлением.

— Но с акушеркой?

— У меня нет никакого удостоверения.

— Кто отец ребенка?

— Я.

Как я и ожидал, он слишком молод, в его глазах мужчина семидесяти четырех лет может быть только немощным стариком.

— Вы женаты?

— Был женат три раза…

— Ребенок от вашей третьей жены? 

— Нет. Я разведен со всеми тремя…

— Это незаконный ребенок?

— Законный, раз я его признаю…

— Мальчик?

— Да… Можете записать: Ив Жак Франсуа Перре-Латур.

Натали просила меня дать имена в таком порядке. Не знаю, с чем связано для нее имя Ив. В нашей семье никогда не было Ива, и у нас нет никаких корней в Бретани. Жак — в честь ее отца, а Франсуа идет последним.

— Имя матери?

— Я его не знаю… Он так и подскочил.

— Но вы не можете не знать…

— Предположим, официально я не знаю его…

— Где произошли роды?

— Тоже не знаю…

— С вашего разрешения, я сейчас вернусь.

Сбитый с толку, он решает посоветоваться с кем-то из начальства. Он идет в соседнее помещение. Немного погодя в комнату заходит человек постарше, чтобы не оставлять меня одного. Потом появляется молодой служащий.

— Вам придется подождать. Сейчас узнают, у себя ли господин мэр.

Я жду, сидя на скамье, всего минут пятнадцать. За мной приходит курьер и ведет меня во второй этаж. Мы проходим через приемную в большой кабинет. Мэр встает, протягивает мне руку и бормочет:

— Рад познакомиться…

Это плотный человек с умным, симпатичным лицом.

— Садитесь, прошу вас…

Кабинет обставлен мебелью в стиле ампир, как и у меня, с той только разницей, что здешняя мебель — современная подделка. Солнце играет на бронзе и на большой стеклянной пепельнице. Мэр курит трубку.

— Заведующий Отделом записи гражданского состояния сказал…

Ему неловко, как и мне. Даже более неловко, потому что я перестал бояться.

— Если я правильно понял, вы желаете признать себя отцом ребенка, не сообщая фамилии матери?

— Совершенно верно. У меня серьезные причины на то, чтобы фамилия матери не упоминалась в официальных свидетельствах…

— Но, как мне сказали, у вас нет даже удостоверения врача, который принимал роды…

— Врача не было…

— И акушерки тоже?

Я молча смотрю на него.

— Словом, эта женщина родила одна?

— Бывает, что дети рождаются в такси, иногда в поезде или в самолете…

— Совершенно верно. Но тогда мы знаем фамилию матери…

— И не всегда фамилию отца…

— Это тоже верно…

— А тут есть фамилия отца…

Видя его затруднение, я стараюсь ему помочь.

— Во Французском гражданском кодексе есть статья 336, которую я могу вам процитировать на память: «Признание отца без указания имени матери и подтверждения с ее стороны правомочно только по отношению к отцу…»

Он шевелит губами, повторяя эту фразу, вид у него такой, будто он погружен в глубокое раздумье.

— Не совсем ясно… Вы уверены, что статья сформулирована именно так?..

— Я это утверждаю… Добавлю, что консультировался с известным юристом… Он такого мнения, что эта статья дает основание для регистрации, в которой а priori не может быть отказано…

— Когда родился ребенок?

— Пятого апреля…

— Значит, десять дней тому назад?

— Прошу прощения. Я не мог прийти раньше.

— Полагаю, фамилию вашего юриста вы тоже не можете назвать?

Он не издевается надо мной. Он встревожен, и я понимаю, что он не хочет совершить ошибки, отказывая мне в том, на что я, может быть, имею право.

— Вы позволите, мосье Перре-Латур?

Он выходит из кабинета, конечно чтобы позвонить в высшие инстанции, не знаю кому. Это продолжается долго. Я слышу негромкий разговор, но не могу различить слов.

Он возвращается, и видно, на душе у него стало легче.

— Думаю, что можно будет произвести запись. Я велю зарегистрировать на отдельном листке, пока полиция не удостоверится в том, что никто не заявлял об исчезновении ребенка… Спешу добавить, это простая формальность… У вас внизу есть свидетели?

— Мой шофер, он в машине…

— Наш служащий достанет второго… Вы знаете, как это делается?.. Их всегда здесь двое или трое, они ждут там, в маленьком баре по соседству…

Уф! Он провожает меня, пожимает мне руку. Когда я возвращаюсь в Отдел записи гражданского состояния, служащий смотрит на меня с большим уважением.

— Мне сказали, что у вас нет свидетелей? Если желаете, я вам сейчас их достану…

Он звонит по телефону из глубины комнаты.

— Алло, Гастон?.. Это Жермен… Да… Двоих… Сейчас… Срочно…

Я даю каждому по сто франков, боюсь, что, если дам больше, это покажется странным.

Выхожу из мэрии на залитую ярким солнцем улицу. Я в пиджаке. В первый раз в этом году — март был холодный и неприветливый. Делаю знак Эмилю не открывать дверцу. Мне хочется пройтись.

— Я вернусь пешком…

Ну вот! У меня появился еще один сын! И этот уж будет жить со мной, в моем доме. Не знаю почему, я чувствую не просто радость, но словно освобождение…

Я не стараюсь разобраться в своих чувствах, не задаю себе вопросов. Я будто сбросил с себя какую-то тяжесть.

Иду быстро. Давно мне уже не шагалось так легко. Иногда останавливаюсь и смотрю на витрины улицы Риволи.

Сейчас позвоню Натали и сообщу ей приятную новость. Теперь она еще больше старается походить на взрослую и очень горда собой.

— Раз я его не кормлю, может быть, мне поехать в Сен-Тропез, к Жан-Люку и остальным?

Я вспоминаю свою прогулку вдоль Марны, дорогу меж двух откосов, вспоминаю о том, как я посмотрел вверх, и о фразе, которая невольно пришла мне на ум:

«И все-таки орешник зеленеет»…

Вандомская площадь прекрасна. И окна там, наверху, тоже.

— И все-таки орешник…

Я вхожу в квартиру и слышу крик ребенка.