"Артем Веселый. Седая песня" - читать интересную книгу автора

тот, напрягаясь, сдерживает своего скакуна. "Тугоуздая лошадь", - решил
Афонька. Время от времени он сам испытывал Хана. Отпускал повод и сжимал
ногами его бока, но Хан не менял резвости. Афонька тревожился и еще
подозрительнее наблюдал за сотником.
Орда, ожидая появления скакунов, кучками сидела на траве. Разговоры не
вязались. Все чаще глаза тянулись к горизонту, подолгу всматриваясь в каждую
чернеющую неровность. Некоторые, не вытерпев, скакали к бугру и уныло
возвращались обратно.
- Не видно, - разочарованно бросали настороженной толпе.
- Слышишь, Максим, не видно еще, чего задумался?
- Не лезь, - свирепо огрызнулся тот на молодого краснощекого казачка.
Внезапно мальчишка, карауливший на кургане, сорвался и, махая шапкой,
погнал буланого жеребчика вниз.
- Идут, идут... - зашумело кругом, затормошилось.
- Где идут?
- Идут, - вопил мальчишка, задыхаясь и осаживая жеребчика. - Скачут...
от Кривой межи... сафроновский конь впереди...
- Как?.. - Максим зашарил руками по поясу, одернул рубаху.
На бугре одновременно выросли два скакуна. На мгновение они четко
обрисовались и нырнули вниз. Склон бугра они взяли так быстро, что толпа
вторично увидела их уже несущимися по ровной, как стол, толоке. Белый конь
тянулся в струнку, неся высокого сотника, а Хан, казалось, скакал без
всадника. Афоньки, прильнувшего к шее коня, не было видно. Сотник часто
опускал нагайку на своего бухарца.
- В плеть кладет, - кто-то рассмеялся нервно и зло.
Люди, тяжело дыша, напирали друг на дружку, тянулись, извивались, как
черви. Максима била лихорадка. Ему казалось, что Хан отстает, но вместе с
тем он хорошо видел, как легок его ход и как напрягается сафроновский конь.
До столба оставалось саженей двести. Теперь уже ясно было видно, что
скакуны идут ровно, голова в голову, но бухарец с каждым махом вырывается
наперед. Максим похолодел. "Выдаешь, Хан", - тоскливо прошептал он.
Дробный, нарастающий стук копыт болью отзывался в его сердце. В глазах
темнело, и словно кто-то настойчиво дергал землю у него из-под ног. "Хан...
Ханушка...", - дрожали его посиневшие, как от мороза, губы. Всадники
приближались. Над взметывающейся гривой Хана поднялось бледное лицо Афоньки
и снова провалилось. Максим рванулся вперед.
- Ходу!.. Ходу! - надрывно крикнул он и покатился по земле, царапая ее
ногтями и жалобно скуля.
Вслед за этим случилось то, чего никто не ожидал, и даже впоследствии
долго еще сомневались в правдивости происшедшего. Хан, услышав знакомое
слово, прянул ушами и вдруг, словно оторвавшись от земли, золотеющим лучом
блеснул перед самыми глазами людей. Толпа ахнула и разорвалась перед ним.
Последние полсотни саженей Хан пролетел, как ласточка, оставив далеко
за собой стремительного бухарца, который перед сокрушающим натиском Хана,
казалось, топтался на месте.
Афоньку сняли с седла почти беспамятного. Он хватался за грудь, тяжело
ловил воздух, открывая рот, как сазан, выброшенный на берег. Максим висел на
мокрой шее Хана.
Кругом выло, стонало, ухало. Бухали выстрелы. Бешеные страсти
скручивали, душили орду. Сафронов рванул бухарца и погнал прочь за сады,