"Максим Веселов. Гоголиада " - читать интересную книгу автора

держите, коль две книги, еще в рукописях мне первому собственноустно читали,
и даже с дневником перед тем, как сжечь - ознакомили, так, голубушка вы моя,
удостойте, прошу вас, прочтите и четвертую... Я зайду к вам намедни, без
сотоварищей, без прессы, один, как и раньше, да у комелька и послушаю? А вы
мне поворкуете, прочтете книжечку, да? Завтра, в пять?!
Упоминание графом сожженный дневник не прошло бесследно. Графу
показалось, что конец его фразы она даже и не услышала. Глаза затуманились,
и сознание направило взгляд Гоголиады куда-то назад, наоборот, вглубь ее
мозга, к памяти. Тело осталось, стояло тут, перед ним, а Гоголиады в нем
словно и не было, она будто выпорхнула куда-то. Графу стало страшно. Он
покашлял. Попереминался с ноги на ногу. Покашлял. Буфы тяжелого бархата штор
наполнились сквозняком, как паруса.
Где-то скрипнула дверь. Странно заржала лошадь внизу. Внизу. Там люди.
А здесь тело Гоголиады с открытыми глазами и вздымающейся грудью. Она дышит,
но ее здесь - нет. Что такое "стеклянные глаза", он не знал, но глаза из
стекла видеть приходилось. Теперь рядом с ним стояла вполне живая женщина,
но мимо него смотрели ее живые зрачки из стекла.
Вдруг по телу Гоголиады рябью прошла мелкая дрожь, и глаза оживились.
Она возвращалась. Граф облегченно выдохнул последний хмель.
- Ваше общество мне не неприятно, Граф, и потому заходите, когда
вздумаете, но только книги я новой не написала, уж вы поверьте мне, а не
слухам столичным...
- Слухами светская жизнь полнится! - затараторил граф, стараясь
перешептать плохо отступающий страх, - Голубонька, вы свет хоть и видите, и
в оном бываете, но - изредка, и как бы - опрометью, а сути его и не знаете:
свет, он не на глазу, но на слуху, вот его сущность! Это с виду только все
как павлины павами ходят, а послушать, как сии павлины поют, так ой-е-ей!..
Граф случайно раздавил чашку с остатками кофе. Вытер (по возможности
незаметно от хозяйки) руки о скатерть, запихнул носком туфли осколки под
стол.
- Не доводилось в павлиньи песни вслушиваться, - нараспев задумчиво
произнесла Гоголиада, словно пробуя слова на вкус, - А вот, что бы "свет
слушать"... ума не хватило. Свет, если он есть, он изнутри проглядывает.
Тут уже не согласился граф:
- Не ругайте, голубонька, свет наш. Он хоть и хилен, а все ж - наш!
Пусть ростом не удался, от времени только скрючивается, а не растет, а если
и растет, той куда-либо в бок, то на запад, то на восток, пусть ударение он
не знает, куда влепить, толи на п-о-няла, толи на пон-я-ла, а все же он -
наш, национальный... э... многонациональный... (хмыкнул новому,
зародившемуся в его трезвеющей голове писательскому каламбуру) и татарский
на треть!.. Так для того такие как вы, голубонька и пригодитесь! Обсветить!
Облагородить! Чтоб и просветить нашу жизнь пустосветскую!
Граф остался доволен своей речью и победно посмотрел на собеседницу. Но
той не было на прежнем месте. Граф опять вздрогнул и поискал ее глазами,
дико оглядываясь в пустом и темном замке.
Гоголиада сидела на корточках у камелька, грела пальцы, смотрела на
них, а не в огонь.
Он не слышал, как она отошла так далеко во время его проповеди о
национальных светских особенностях. Что ж, над всем задумываться - думалки
не хватит. Сам подошел к ней, встал за спиной. Лишний раз видеть ее