"Лев Вершинин. Приговоренные к власти (Роман-хроника)" - читать интересную книгу автора - Что слышу я? Где ваша честь, мужи-македонцы? Если вы забыли, что
право царей судить и карать не подлежит людскому суду, если забыли, что перед вами - жена царя вашего Филиппа, мать Божественного Александра, то вот - супруга Божественного и сын его, ваш законный царь, уповающие на вашу защиту! Молодая, начинающая стремительно полнеть азиатка, широко распахнув черные глаза, вздрогнула и отступила на шаг, крепко ухватив за руку смуглого малыша, увенчанного тонким золотым обручем. - А вот сестра Божественного и племянник его! Еще одна женщина, не очень молодая, но изящная, с такими же дивными изумрудными очами, как и у Олимпиады, усмехнувшись, горделиво расправила плечи, и юноша, уныло переминающийся подле нее с ноги на ногу, растерянно сморщил туповатое поросячье личико. - Боги не простят вас, если вы отдадите лютым врагам на поругание и истребление семью вашего законного царя! Вы слышите, не простят! Опомнитесь же! Исступленная вера, звенящая в словах царицы, несколько смутила воинов. Тем паче что за женщиной мерещилась зыбкая тень в рогатом шлеме, готовая вступиться за мать... Впрочем, наваждение продлилось не больше двух-трех мгновений. Не следовало ей упоминать богов! - Ты, госпожа, нарушила все законы, людские и божеские, и звериные! - отвечает солдат, и слова его звучат сочно, словно плевки. - Ты упилась кровью лучших людей Македонии, и Македония пришла взыскать с тебя за пролитую кровь по законам предков. А с государем Александром, сыном их ни есть, не случится дурного... Он усмехается. - И мы не нарушим присягу. Мы просто уйдем. Но ты, упыриха, не избегнешь своей судьбы! Улыбка становится мягче, ласковее: воин обращает заросшее лицо к маленькому мальчику с золотым обручем на темно-рыжих кудряшках. - Прощай, великий Царь Царей! Македония любит тебя и не обидит. Когда придет твое время созывать войска, мы все, как один, придем на твой зов. Запомни, добрый наш государь, мое имя: Ксантипп! Он дружелюбно подмигивает, и малыш застенчиво прячет личико в складки материнских одеяний. Лишь теперь видно, как молод дерзкий воин. Нарочито угрожающая хрипота в голосе и грязные подтеки на щетинистом лице состарили его едва ли не вдвое, но улыбка так ярка и безыскусна, как это бывает лишь в самом начале третьего десятка весен. Сказано все. Гулко печатая шаг по плитам переходов, посланцы гарнизона уходят. Они идут к выходу в темноте и сырости вымороженных стен дворца, и стражники-молоссы, дети гор Эпира, кровная родня Олимпиады, приведенные царицей из изгнания, провожают их хищными взглядами. Молоссы не разбирают греческого чириканья. Но они видят: их княжна огорчена. Одно лишь движение брови - и негодяев взметнут на копья. Но Олимпиада не подает знака. Молоссов менее сотни, а за стенами дворца - почти три тысячи озверевших до предела, изголодавшихся, готовых на все вооруженных бунтовщиков. Нельзя доводить взбесившееся стадо до крайности. Пусть лучше уходят... |
|
|