"Лев Вершинин. Приговоренные к власти (Роман-хроника)" - читать интересную книгу автора

на погребение, пухли и гнили в выгребных ямах, и в оскалах их ртов читался
упрек, адресованный оставшимся жить. Чуть позже, когда в пищу пошли ремешки
сандалий, а ропот у солдатских костров превратился в злобные крики,
безбородые уже не смели, подслушивая, подползать ближе, помня, как бесследно
(не в тех же ли котлах, что и кони, псы, крысы, ремешки?) сгинули несколько
самых ретивых и настырных...
Неоткуда было ждать подмоги. Не от кого.
Ибо боги и впрямь обратили лик свой против Пидны.
Дорвавшись полтора года назад до власти в изгнавшей ее некогда
Македонии, царица Олимпиада, мать Божественного, не сдержала всплеска годами
настаивавшейся жажды отмщения. Все, кого хоть в малейшей степени полагала
она своими обидчиками, и все, посмевшие вступиться за несчастного,
безобидного царька Арридея-Филиппа, и все, к кому на горе их обращалась за
помощью несчастная Эвридика, - все до единого человека, зачастую целыми
родами, были истреблены под корень давно забывшей о том, что такое
милосердие, молосской ведьмой...
Македония умылась кровью.
И теперь вся она, от лесистых горных склонов Тимфеи до просторных
равнин приморья, пришла под стены Пидны требовать ответа за содеянное,
пришла и встала неколебимо, будто слившись в единое могучее тело, и в глазах
этой многоликой Македонии мерцала угрюмая, непрощающая, тусклая, как
свинцовое зимнее небо побережья, ненависть.
...Но старая женщина, хранящая на изможденном, подмоложенном умело
нанесенными притираниями лице признаки былой красоты, не желала смириться с
неизбежным.
Симметрично положив сухие руки, иссеченные голубыми нитями вен, на
резные подлокотники щедро вызолоченного кресла, сидела она в затянутом
густыми сетками паутины зале приемов, по левую и правую руку ее
расположились на низеньких табуретах те, ради кого не сдавалась Пидна, а
прямо перед царицей, спокойно, с насмешливой наглостью глядя в ее выцветшие,
но все еще отливающие изумрудным светом глаза, прочно уперев волосатые ноги
в битый молью персидский ковер, возвышались выборные от гарнизона, пришедшие
возвестить упрямой Олимпиаде солдатскую волю.
- Я, ваша царица, повелеваю вам: на колени!
Еще совсем недавно звуки этого голоса заставляли сердца сжиматься в
липкие комочки ужаса. Но сейчас дерзкие воины глядели исподлобья, тупо и
упрямо, не собираясь повиноваться. Они более не считали старуху
повелительницей. Они были македонцами - и им ли было стоять против всей
Македонии, усугубляя упорством причастность к преступлениям и ожидая невесть
чего?
- Вы не боитесь гнева богов?
Голос женщины все-таки дрогнул. Она боялась. И, поняв это, один из
пятерых посланцев войска, молоденький гоплит, нарушил затянувшееся молчание:
- Гнев богов на тебе, госпожа, и тебе это известно. Открой ворота.
Впусти Кассандра. Или отпусти нас. Мы не желаем больше подыхать от голода во
имя твоего безумия.
- Вот как?
Широкие белые рукава, украшенные жемчугом, взметнулись над
подлокотниками, словно крылья, и в прозелени глаз полыхнул диковатый
янтарный огонь.