"Дмитрий Вересов. Аслан и Людмила ("Кавказские пленники" #3) " - читать интересную книгу автора

художник, прекрасно видела. Красиво она выглядела. Очень. И вспомнился
Лермонтов, иллюстрации к которому она безуспешно пыталась нарисовать:

Как звезды омраченной дали,
Глаза монахини сияли;
Ее лилейная рука,
Бела, как утром облака,
На черном платье отделялась.

И вправду, монахиня. Беда ее как раз и заключалась в том, что на
сегодняшний день ее внешность абсолютно не соответствовала ее внутреннему
содержанию. Пока что их разделяла пропасть...


Глава 1

...И видел я, как тихо ты по саду бродила,
В весеннем легком платье... Простудишься, дружок!
От тучи сад печален, а ты, моя Людмила?
От нежных дум о счастье? От чьих-то милых строк?
Ночной весенний ливень, с каким он шумом хлынул!
Как сладко в черном мраке его земля пила!
Зажгли мне восемь свечек, и я пасьянс раскинул,
И свечки длились блеском в зеркальности стола.
Иван Бунин


1906 год. Подмосковное имение Бобылево

С верхней террасы взору открывались необозримые просторы. Из-за этих
самых просторов, видов на холмы, луга, леса и была когда-то куплена усадьба
Бобылево профессором Петербургского университета Афанасием Ивановичем
Ратаевым. Крепкий двухэтажный дом профессор построил на самой высокой
горушке, которую местные жители вообще-то не жаловали из-за ключа, который
бил как раз из вершины. Крестьяне соседней деревни Праслово считали такой
источник ведьминым и не только не пили эту воду, но и обходили горку
стороной.
Афанасий Иванович первым делом исследовал ведьмину воду методом
химического анализа и нашел ее совершенно чистой. Из лабораторной посуды он
тут же сделал первый глоток, и с тех пор предпочитал ведьмину воду всяким
минеральным, включая кавказские, крымские и швейцарские.
- "Ведьмин" - расшифровывается как "ведь минеральная", - этой фразой
профессор Ратаев положил конец всяким остаткам суеверия в усадьбе.
Ключ превратился в колодец. Крестьяне пару лет ждали, что профессора
хватит лихоманка или еще какая напасть. Но Афанасий Иванович, живой и
здоровый, то и дело мчался мимо них и в бричке, и верхом. Борода его
развевалась по ветру бодрее, чем хвост у его лошади. Иногда, правда, он
сигал прямо с коня в траву, и деревенские понимающе перемигивались: мол,
глядите, братцы, начинается у барина падучая-трясучая. Но профессор, как ни
в чем не бывало, тут же выныривал из травы, держа за лапку или крылышко