"Александр Фомич Вельтман. Приключения, почерпнутые из моря житейского " - читать интересную книгу автора

столетия. С новым столетием как будто что-то переменилось в их жизни, как
будто стало недоставать двухсот рублей на год. Старый дьячок, у которого
нанимали квартиру, умер; а новый дьячок говорит, что времена уж не те и
нельзя отдавать трех покоев в год за двадцать пять рублей: что, дескать, ему
дают пятьдесят рублей. Куда ни обернись - деньги как будто поусохли и рубль
отощал, а на копеечку и на грошик никто и смотреть не хочет, подай, говорит,
пятачок. Соседи повымерли, а новые соседи как будто и не соседи. С старухой
и стариком никто слова не промолвит. Дотянули кое-как до двенадцатого года -
с ним кончилось и благоденствие старика и старухи. Французы идут! Народ
бежит из Москвы; побежали и они за народом. Где люди остановятся, тут и
старики. Пенсии неоткуда получать, денег нет; что вынесли на плечах, -
пораспродали. Пробились кое-как два месяца. Воротились в Москву, и ни у кого
так не плакалась душа по Москве, как у них.
Уж бог только ведает, как прожили они до тех пор, покуда все
поустроилось и Иван Леонтьевич получил сперва вспомоществование, а потом и
пенсию. Да что ж, почти половину подай за угол; бывало, - не далеки
времена, - копеечного калача и на сегодня и на завтра, да и на послезавтра
достанет, а тут вдруг с девятью копейками - с денежкой и к лотку не подходи.
Все во время нужды и беды выросло; а уж что выросло, того, верно, не
понизить. С дешева на дорого - нужда велит; а с дорога на дешево никто не
велит.
- Ну, матушка, доносил мундир, в котором родился, пора в чистую, -
сказал, наконец, Иван Леонтьевич, умаявшись жизнию, и - отправился на тот
свет.
Оплакала, похоронила его старушка, да еще как похоронила! По сю пору
рассказывает, как без копеечки похоронила своего сожителя и как, по милости
божией, живет половиною мужниной пенсии. Как бы, кажется, прожить ста
рублями целый год в довольстве, не нуждаясь в людях? Живет. Приходите в
гости к Мавре Ивановне, она еще вас и чаем напоит, своим собственным,
купленным из ста рублей пенсии. На эту же пенсию она содержит у себя и кота
Ваську. Кот Васька - не пустая вещь, с ним также подчас можно провести время
и побеседовать. Мавре Ивановне как-то веселее, когда Васька лежит у нее на
коленях и курнычет, или, проголодавшись, вскочит, вытянется верблюдом и
мурлычет, ластится, трется около Мавры Ивановны, толкает ее под руку и не
дает вязать чулок, или сядет на окно, начнет обмываться и захрапит песню.
- Для кого это ты моешься, Васенька?... а?... гости будут, что ли?...
Да кому быть-то?... разве Степанида Герасимовна?... Где ж ей быть в такую
погоду... Видишь, распелся, и горя себе мало... Ну, ну, ну, брысь! не люблю,
как ты начнешь толкать под руку, когда я чай пью!... Того и гляди, обварю
кипятком, и, избави бог, еще и чашку выбьешь из рук. Чашка-то покойного
Ивана Леонтьевича!... только и осталось памяти!... о-хо-хо! от целой дюжины
одна-одинехонька!... Что, не думаешь ли, что молочка дам, как бывало?...
Нет, Вася! молочные-то дни уже повысохли!... погулять захотел? ну, ступай,
ступай!... Чу! мяучит! Нагулялся? ох ты, проказник! Одно-то ты у меня
утешение осталось; поди, я тебе щец налью. Не хочешь? Ну, честь приложена,
от убытку бог избавил.
Мавру Ивановну можно было назвать молоденькой старушкой. На плечах лет
восемьдесят, а она легко их носила, как будто это долгое время совсем ничего
не весило. То ли дело в старину! Какое доброе чувство лежало на сердце, даже
к окружающим вещам, не только что к людям. Язык еще не грубиянил,