"Евгений Велтистов. Золотые весла времени, или "Уйди-уйди"" - читать интересную книгу автора

портфель. - Хочешь посмотреть?
Я кивнул.
Алена указала на зеленый мусорный ящик, стоявший в углу двора. Пожалуй,
зря назвал я его мусорным. Ящик, наверное, никогда и не служил для мусора. С
первого взгляда было видно, что это очень чистенький, редкого ярко-зеленого
цвета давно забытый взрослыми какой-то радостный ящик.
При поддержке ребят я допрыгал до него на одной ноге, ухватился рукой
за угол дома, откинул крышку. И увидел что-то рыжее, лохматое, тяжело
дышащее, аккуратно накрытое синей школьной курткой. Приподнял куртку, а под
ней - совсем больной пес. Глаза закрыты, шерсть свалялась клоками.
- Давно он здесь? - спросил я.
- Три дня, - хором ответили мои знакомые. - Мы дежурим по очереди.
- Никуда не годится. Надо его либо домой, либо в лечебницу.
- Но домой... - Ребята растерянно переглянулись.
- Все ясно. Несите сюда бутылку с водой! Соску! И мой портфель! -
распорядился я.
Через несколько минут из подъезда большого дома была доставлена бутылка
из-под "Пепси" с теплой водой и соской. Я выудил со дна портфеля лекарство и
кусочек сахара. Растворил сахар в воде, протянул бутылку Алене. Осторожно
достал из ящика пса, прижал к груди. Разжал пасть, сунул две таблетки
аспирина и вслед за ними соску. Пес глухо зарычал, но портить пальцы не
стал, причмокнул.
И вот тут я неосторожно ступил на больную ногу и, охнув, повалился
вместе с псом на землю.
Пес для меня уже не существовал, мир был заполнен болью. Я уже видел
спешащую сквозь город "Скорую", которая отвезет меня в Склифосовского. Я
попрошусь не в новый шестнадцатиэтажный корпус, а в старый - у Большой
Колхозной площади, потому что я родился рядом со старым "Домом милосердия" и
знаю его наизусть. Я буду лежать в палате, где лежали раненные в боях с
Наполеоном, с японцами, с немцами, с фашистами, а до них лечились отставные
офицеры, нижние чины, престарелые священники и три иноземца. Недаром граф
Шереметев назвал свой дар Москве "Странноприемным домом"... Когда я начну
поправляться, то обойду на костылях все уголки великого больничного
ансамбля, зайду в помещение бывшей церкви, вспомню о дивнопрекрасной
крепостной актрисе Прасковье Ивановне Ковалевой, ставшей незадолго перед
ранней смертью графиней Шереметевой. Ей и посвящен весь этот ансамбль
милосердия.
Но почему так долго не едет "Скорая"?
Впрочем, какая "Скорая"?
...Я уже давно лежу в палате, наслаждаясь ее простором, покоем, редкой
белизной, а за окном, за чугунной решеткой Шереметевской больницы бушует
воскресная Сухаревка. Вот она - знаменитая башня в моем окне, вознесенная по
приказу Петра в честь полка стольника Сухарева за особые его заслуги в дни
стрелецкого бунта. Вот он - праздничный для всей Москвы и ее гостей торг:
сотни раскинутых за ночь палаток, море голов, пронзительные, зазывающие
голоса. Я встаю и, хромая, осторожно выхожу на площадь. Пожалуй, это уже не
я, а другой писатель в длинном черном пальто и широкополой шляпе, выявивший
знаменитый и тайный лозунг Сухаревки: "На грош - пятаков!"
Гиляровский, дядя Гиляй. Его глазами я вижу, как вор-одиночка тащит под
полой оборванного пальтеца "стыренные" вещи, а его уже ищут в толпе