"Михаил Веллер. Голубые города" - читать интересную книгу автора Потому что нигде более печататься для нас было нереально. Мы не были
члены партии. И не были членами Союза журналистов СССР. Обычно не имели ленинградской прописки - и, тем самым, шансов вообще устроиться в Ленинграде. А некоторые при этом опустились до хамства и глупости быть евреями. Да это почти бомжи, маргиналы, деклассированный элемент: потенциальные враги народа. И вот деловая сорокалетняя Магда нас подбирала. А когда пошла наверх -- оставила за себя сорокалетнюю же Риту. "Мамка"-Рита оказалась почти таким же отличным редактором: она не мешала писать так, как нам заблагорассудится, отстаивала наши опусы на бюро и могла выдать мелкую премию подкожным налом из сейфика. А между собой и коллективом проложила пару сорокалетних дур: чтоб нам было кого грызть, а ей - в ком иметь поддержку на любой случай. "Нам нужен живой и зубастый настенный орган", - писала дура о конкурсе стенгазет. На летучках мы катались по низкому длинному столу. Дуры рыдали "мамке" в кримпленовый сьют. Деваться им было некуда, и держались они за нее отчаянно, всеми своими настенными и подстенными органами. Штатное расписание состояло из пяти единиц, а нас было семнадцать. Дюжина числилась по разным фабрикам и цехам затяжчиками, прессовщиками, вырубщиками и прочими социально ценными пролетариями, дважды в месяц отправляясь расписаться в зарплате. Это называлось числиться "на подвеске". Уже тогда мы были подвешены, понял. Нам делали лимитные прописки и выбивали комнаты в рабочей общаге. При случае втыкали в очередь фабричного кооператива. Купить было несложно, долг - не те деньги, ты попробуй туда влезь. Гудели дневные лампы, стучали машинки, пахло крашеными кожами и вступали в Союз журналистов, снедаемые карьерой внедрялись со своих пролетарских подвесок в партию. И через несколько лет двигали наверх - в городские и областные редакции. Мы хорошо жили! Отчаянно паша за смешные зарплаты. Работягам были до фени перлы нашего стиля. Мы писали для себя: друг для друга. Будущее светилось огромным и светлым: "Клуб кинопутешествий", "Жизнь замечательных людей". Производственные заметки щедро фонтанировали избыточной молодой энергией. Это было не то век, не то четверть века назад. Самый сок застоя. Брежнев еще иногда сам ходил и выговаривал многие слова. Мы пересеклись в "Скороходе" возрастом мощного жизненного восхождения к главным делам и высотам. Силы распирали нас - ржали, как кони, стуча копытом насчет всего, что горит и что шевелится. Командой мы могли делать любую центральную газету по классу экстра - свой уровень знали, и сплевывали без тоски. Условия игры были гуще решетки - стояла эпоха анкетных карьер, и Фигаро брезгливо констатировал, что лишь раболепная посредственность достигает всего. Пересечение было не случайным. Логический крест судеб. Кто гадал, что время вывихнет коленный сустав, оба локтевых и повредит позвоночник. Ясное дело, раскидало. Очки, вставные зубы и зарплаты в валютах далеких обжитых стран. И идея традиционного сбора сидит в нас много лет. А на рубеже тысячелетий вопрос встал, лег, трепыхнулся: сейчас или на хрен. Штурвал провернулся, консервные банки звякнули на веревках: "сбор общий командный по форме номер два", или как это там у классика. Связующим звеном послужил Аркашка Спичка. Это было самое толстое звено. |
|
|