"Михаил Веллер. Голубые города" - читать интересную книгу автора

Потому что нигде более печататься для нас было нереально. Мы не были
члены партии. И не были членами Союза журналистов СССР. Обычно не имели
ленинградской прописки - и, тем самым, шансов вообще устроиться в
Ленинграде. А некоторые при этом опустились до хамства и глупости быть
евреями. Да это почти бомжи, маргиналы, деклассированный элемент:
потенциальные враги народа.
И вот деловая сорокалетняя Магда нас подбирала. А когда пошла наверх --
оставила за себя сорокалетнюю же Риту. "Мамка"-Рита оказалась почти таким же
отличным редактором: она не мешала писать так, как нам заблагорассудится,
отстаивала наши опусы на бюро и могла выдать мелкую премию подкожным налом
из сейфика. А между собой и коллективом проложила пару сорокалетних дур:
чтоб нам было кого грызть, а ей - в ком иметь поддержку на любой случай.
"Нам нужен живой и зубастый настенный орган", - писала дура о конкурсе
стенгазет. На летучках мы катались по низкому длинному столу. Дуры рыдали
"мамке" в кримпленовый сьют. Деваться им было некуда, и держались они за нее
отчаянно, всеми своими настенными и подстенными органами.
Штатное расписание состояло из пяти единиц, а нас было семнадцать.
Дюжина числилась по разным фабрикам и цехам затяжчиками, прессовщиками,
вырубщиками и прочими социально ценными пролетариями, дважды в месяц
отправляясь расписаться в зарплате. Это называлось числиться "на подвеске".
Уже тогда мы были подвешены, понял. Нам делали лимитные прописки и выбивали
комнаты в рабочей общаге. При случае втыкали в очередь фабричного
кооператива. Купить было несложно, долг - не те деньги, ты попробуй туда
влезь.
Гудели дневные лампы, стучали машинки, пахло крашеными кожами и
текстильной пылью. В "Скороходе" мы обзаводились красными удостоверениями,
вступали в Союз журналистов, снедаемые карьерой внедрялись со своих
пролетарских подвесок в партию. И через несколько лет двигали наверх - в
городские и областные редакции. Мы хорошо жили! Отчаянно паша за смешные
зарплаты. Работягам были до фени перлы нашего стиля. Мы писали для себя:
друг для друга. Будущее светилось огромным и светлым: "Клуб
кинопутешествий", "Жизнь замечательных людей". Производственные заметки
щедро фонтанировали избыточной молодой энергией.
Это было не то век, не то четверть века назад. Самый сок застоя.
Брежнев еще иногда сам ходил и выговаривал многие слова.
Мы пересеклись в "Скороходе" возрастом мощного жизненного восхождения к
главным делам и высотам.
Силы распирали нас - ржали, как кони, стуча копытом насчет всего, что
горит и что шевелится. Командой мы могли делать любую центральную газету по
классу экстра - свой уровень знали, и сплевывали без тоски. Условия игры
были гуще решетки - стояла эпоха анкетных карьер, и Фигаро брезгливо
констатировал, что лишь раболепная посредственность достигает всего.
Пересечение было не случайным. Логический крест судеб. Кто гадал, что
время вывихнет коленный сустав, оба локтевых и повредит позвоночник. Ясное
дело, раскидало. Очки, вставные зубы и зарплаты в валютах далеких обжитых
стран. И идея традиционного сбора сидит в нас много лет.
А на рубеже тысячелетий вопрос встал, лег, трепыхнулся: сейчас или на
хрен. Штурвал провернулся, консервные банки звякнули на веревках: "сбор
общий командный по форме номер два", или как это там у классика.
Связующим звеном послужил Аркашка Спичка. Это было самое толстое звено.