"Михаил Веллер. Пир духа" - читать интересную книгу автора

преклонении перед трагичностью и муками пути, и поэта внутри поэзии
Пастернака, и благородного интеллигенто-авантюриста Гумилева, писавшего
стихи для гимназистов и барышень (помесь рашен Киплинга с рашен Рембо плюс
эстетская циничноватая самоирония Северянина) ставить в один ряд с Поэтом
милостью Божией Мариной Ивановной Цветаевой, естественной и страстной во
всем, боль и нерв, надрыв и удаль, саможжение и безоглядность. Голову
склонить - но не ряд, не чета, не ровня.

Ворошилов, Жюль-Верн и космополитизм

Покойный Евгений Павлович Брандис рассказывал:
В сорок девятом его, кандидата-филолога-германиста, за пятый пункт
турнули из Пушдома и напугали на всю оставшуюся жизнь. И остался он без
работы. И никуда не брали. А семья, дочка, кормиться надо. Изредка разрешали
где-нибудь платную лекцию или выступление. Да таллиннская "Вечерка" брала
статьи к юбилеям русских писателей.
Но какой-то детский клуб вела его добрая знакомая, и вот она приглашала
его почаще рассказывать детишкам о всяких интересных книжках. А круг
дозволенных интересных книжек был сужен до предела. Одним из незапрещенных
оставался Жюль-Верн: нет, в плане борьбы с низкопоклонством перед Западом
тоже не издавали, но поминать запрещено, вроде, не было. И через несколько
лет такой жизни Брандис, подначитавшись и поднаторев в безопасном и
безвредном Жюль-Верне, даже написал трехлистовую брошюрку, и даже ее
маленьким тиражом издал как-то под каким-то скромным методическим грифом.
А тем временем умер Сталин, пошла большая чехарда в верхушке, и первый
красный офицер Ворошилов оказался на курировании культуры. И директор
Гослитиздата, соответственно, и явился к нему подписывать планы выпуска
литературы на будущий год.
Ворошилов встретил его благосклонно, проворошил нелюбовно пачку листов,
закурил: решил поговорить немного о литературе, наставить, поруководить
издательским процессом.
- А вот ты такие книги, интересные там, приключения издаешь?
Директор напрягся, поймал, решил, сориентировался:
- А как же, Климент Ефремович, конечно, издаем!
- Какие?
- Э, м-н, ну, вот скажем...
- А я вот в детстве, помню, - откинулся на спинку Ворошилов, - очень
любил Жюль-Верна. - Задумался мечтательно. - Очень был интересный
писатель... Издаешь его?
- А как же, Климент Ефремович! Конечно издаем!
- Вот это хорошо. Это правильно! А что именно?
- Эгм. Да! Избранное!
- Что?
- Собрание сочинений издаем!
- Это дело. А сколько томов?
- Широкое собрание!..
- А?
- Двенадцать, Климент Ефремович! Двенадцать томов!
- Вот это - молодцы. Правильно. Хорошо. - Подмахнул план: - Пришли
экземпляр в подарок, перечитывать буду.