"Михаил Веллер. Пир духа" - читать интересную книгу автора

сочинений Жюль-Верна. Что тебе надо, чтобы сейчас составить содержание?
Брандис на миг потерял сознание.
- Ты что - спишь?!
- Но надо работать... библиотека...
- Сейчас тебя отвезут в библиотеку, после обеда привезешь содержание!
Все!
- Но - собрание... - слабо соображая, прошептал Брандис. - Нужны
комментарии, справочный аппарат...
Директор чуть задумался.
- Хорошо. Сколько времени надо на том? Три дня хватит? Через месяц
подашь комментарии и справочный аппарат.
- Но это гигантский труд!.. я настолько не компетентен... я не могу...
- пискнул Брандис,
- А тебя, тля, никто не спрашивает, - ласково разъяснил директор.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

- Вот так, - рассказывал Брандис, - у нас вышел роскошный, по сути -
академический, двенадцатитомник Жюль-Верна, какого никогда не издавалось во
Франции, да и нигде в мире. А я сделался специалистом по Жюль-Верну и потом
получил уведомление от международного Жюль-верновского общества, что меня
приняли в его ряды - а в нем всего триста человек. Правда, - вздыхал он, -
на его ежегодные заседания меня в Париж так ни разу и не пустили.

Стиль Платонова и Толстой

- Платонова не люблю и читать не могу. Как не могу пообедать только
икрой, или только медом, или только солью. Дегтярная вязкость и густота
языка - подряд, в едином и очень условном ключе, на пространствах длинной
прозы, вызывает рефлекторное отторжение. То, что хорошо как приправа и
нечастый очень сильный элемент, в неограниченных дозах начинает с
раздражением восприниматься искусственным, вычурным, специально придуманным.
Так нельзя написать вещь, где каждое предложение, для усиления общего
эффекта, кончалось бы восклицательным знаком. Пусть объяснят мне смысл
конструкции "Он произвел ему ручной удар в грудь" вместо "ударил" или "но
сам он не сделал себе никакой защиты" (от удара) вместо "никак не защитился"
- и тогда я, туповатый недоумок, произведу благодарность просветившему мое
понимание.
- Строго говоря, ничего принципиально своего Платонов в языке не
изобрел. Он взял и возвел в абсолют и принцип своего письма то, что было у
Толстого; но у Толстого, который плевал на прописные догмы грамматики,
исповедуя точный смысл, оно встречалось изредка и всегда было наилучшей
формой выражения, краткой, точной, нужной. А нестандартность, аграмматизм
лексических и падежных сочетаний - та же. "На лице его промелькнула та же
улыбка глаз", - это Толстой. "Улыбка стыдливости перед своими чувствами", -
и это Толстой. "Она не решилась сделать вопрос", - и это он. "Переноситься
мыслью и чувством в другое существо было действие, чуждое ему", "...и без
помощи внешних чувств она чувствовала их близость". "Увидав этот страх
Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу". Вот вам и
весь Платонов с его "сытостью организма" и "для силы своего ума".