"Идущие в ночь" - читать интересную книгу автора (Васильев Владимир, Ли Анна)

Глава шестая Меар, день третий

Я судорожно выныривал на поверхность, как засидевшийся под водой пловец. Как ныряльщик за жемчугом где-нибудь на Коралловых отмелях дальнего юга… я никогда там не бывал. Из зыбких глубин пересветного небытия, когда зверь во мне ненадолго засыпает и прячется в глубину уже изменённого тела. И когда просыпается человек. Просыпается Моран.

Прочь Тьму из сознания… надо открывать глаза.

И я открыл. Лучше бы я этого не делал, потому что в следующую секунду леденящий ужас сковал всё моё естество.

Перед глазами была деревянная решётка, такая частая, что между прочных тисовых жердей не пролез бы и тощий лесной кот. А сам я находился в просторной клетке. Ясное дело, запертой.

«Меня раскрыли, — понял я, с трудом удерживаясь от паники. — Что делать?»

Я зажмурился, не в силах отогнать страх и встать. И в тот же миг горячий влажный язык перечеркнул мне лицо.

Глаза раскрылись сами собой.

Надо мной стоял громадный полуседой вулх. Истинный вулх, а не оборотень. Уж я-то умею различать.

Вулх снова лизнул меня в лицо. Я скосил глаза — ещё шесть зверей, еле заметно виляя хвостами, наблюдали за мной. Эти были помоложе и поменьше и без благородной седины в шерсти. Тоже истинные.

Опираясь на руки, я всё-таки встал и задумчиво потрепал вулха-вожака по мощному загривку. Вулх ткнулся лобастой головой мне в бедро, щекоча кожу.

— Здравствуй, серый брат, — прошептал я. — И вы, братья!

Хвосты выразительно завертелись. Не так, конечно, как у деревенских псов. Вулхи вообще спокойнее выражают свои чувства. Впрочем, чувства вулхов ничуть не мельче и не холоднее собачьих.

Итак, я в плену. Где — пока непонятно… Разглядели ли во мне оборотня? Или решили, что я просто вулх?

Ответ я нашёл спустя несколько секунд, едва взглянул на запор клетки. И волна облегчения захлестнула меня, как прилив те же коралловые отмели… где я никогда не бывал. Человек мог открыть такой запор без малейшего труда — даже изнутри клетки. Вулх — нет. Значит, никто не думал, что с пересветом в клетке окажется человек вместо вулха. И, значит, нужно выбираться, пока меня здесь не заметили.

Синие тени укорачивались с каждой минутой. Меар полз к зениту, медленно, но неумолимо.

Клин-запор полетел на землю; я толкнул ладно сработанную решётчатую дверь и выпрыгнул наружу.

— Вы свободны, братья, — тихо сказал я, и серые тени беззвучно вытекли следом за мной. Вокруг не было ни души — но где-то совсем рядом ревела толпа, заглушая мерный рокот больших барабанов. Ревела нетерпеливо и азартно. Словно шла охота на оборотня. Страх снова стал медленно вползать мне в израненную временем и скитаниями душу.

Первым делом — одежда. Я даже не слишком осматривался, где нахожусь — скользил невнимательным взглядом. Какие-то обросшие ветвями домики, тропы, убегающие в редколесье, стволы старых тисов с древесиной чёрной, как уголь… Резьба на стволах. И на стенах домов, не слишком, впрочем, отличающихся от стоящих частоколом живых деревьев. Даже на крышах пузырится листва… Город лесовиков, не иначе. Потом, потом…

Рычание вулха вернуло меня к насущному.

Из-за живой изгороди торопливо выкатился не то воин, не то стражник — парень, кругов двадцати с короткой пикой наперевес и таким же коротким мечом на поясе. Ладная кожаная куртка, штаны мехом наружу, грубоватые, но несомненно крепкие сапоги — как раз то, что мне и нужно. Парень заметил меня, лицо его удивлённо вытянулось, но он даже не успел замереть. На него прыгнули сразу три вулха. Молча, без рычания и лишнего шума. Повалили на землю, прижали к тропе, обнажив сверкающие ряды зубов. Вулхи всё понимают…

Я торопливо склонился над пленником, спеша расстегнуть ремень и стянуть штаны прежде, чем он их испачкает… изнутри. Почему-то страшно не хотелось надевать обгаженные. Или хотя бы мокрые.

Я успел. Штаны. Меч на пояс. Сапоги. Куртка. Пика — в грудь бедолаге… Прости, парень, я тоже хочу жить. А моя жизнь мне дороже. Вулхи сомкнулись передо мной в серый шерстистый клин.

Полдела сделано. Я — человек. Пусть в стане врагов, пусть один, но я — человек. Оборотень забыт… до следующего пересвета, когда настанет время Четтана. Теперь — найти коня, припасы, найти карсу-спутницу. Наверняка она тоже сидит где-нибудь в клетке. Ей-то открыть людские запоры не под силу. И прочь, прочь отсюда — из места, где вулхов, истинных вулхов сажают в клетки.

Но отчего так ревёт толпа? Человек сто, наверное, не меньше. И что это за странный город, где растут чёрные тисы? Да ещё покрытые резьбой? Их в известных мне местах почитай что и не осталось. Где этот город находится? Понятно, что в лесу. А лес где? В Диких землях, наверное, где же ещё? Интересно, в какой стороне река, на берегу которой Моран забылся на закате Меара? Небось, тот джерхов лучник вернулся, увёл Ветра, а карсу и вулха, поди, продал этим лесовикам.

Но это значит, что Лю-чародей не пришёл с пересветом. Почему?

Я понял, что для подобных вопросов не время.

Рёв толпы и громыхание барабанов становился всё громче. И я пошёл туда, на голоса.

Навстречу тянулись извилистые утоптанные тропинки; они сбегались, разбегались, исчезали в сплошном переплетении ветвей или перед покрытыми сплошным слоем тончайшей резьбы дверьми; и ни единого человека в пределах видимости. Кое-где курились в выкопанных очагах маленькие костры, над одним даже висел котёл с остро пахнущим варевом. Тьма, что произошло в этом странном городишке, если люди всё побросали и умчались куда-то, а теперь собрались там толпой и азартно воют, словно конная охота, загоняющая зверя?

Тьма, Тьма, и ещё раз Тьма! Людей может расшевелить только охота — безразлично на кого. Как тускло устроен мир!

В следующий миг я увидел двоих стражников, одетых и вооружённых точно как я. Точнее, как тот парень, которого я раздел. Они торопливо шли туда, где осталась моя деревянная тюрьма. Увидев свору вулхов и меня с пикой в руке, оба замерли, нашаривая рукоятки мечей.

Вулхи напряглись перед атакой, но я не хотел посылать их на стальные клинки — в чём виноваты лесные обитатели? Я сам справлюсь со сталью! Нехотя вулхи уступили мне дорогу, а седой укоризненно взглянул на меня. Взглянул — но перечить не посмел.

И я сначала метнул пику в ближайшего стражника, а потом сжал обеими руками выдернутый из ножен меч.

Пику стражник играючи отбил, лязгнуло железо. И мы сшиблись, свирепо и отчаянно. Мне, понятно, отступать было некуда, а отчего эти двое дрались так, будто это их последний бой, я не знаю. Почему-то они то и дело с ненавистью глядели мне на шею, но я этого же сделать, понятно, не мог, а пощупать не оставалось времени.

Бой и впрямь оказался последним для них обоих. Но не для меня. Меч в моей руке плясал, как отблеск синего луча Меара, и нёс скорую смерть противникам… Кстати, клинок оказался длиннее, чем я ожидал.

Когда окровавленные стражники успокоились на тропе, я опустил меч, мельком глянув на него. Меч, как меч. Правда, он действительно стал длиннее. Чушь какая-то.

Сглотнув неприятный ком в горле, я провёл ладонью по шее. Пальцы наткнулись на ошейник Лю-чародея. Ну, конечно же, он по-прежнему был на мне. Странно, неужели из-за паршивого ошейника эти двое так всполошились?

Ответ, как всегда, оказался проще, чем я ожидал, я даже сплюнул с досады, что такая простая мысль сразу не пришла мне в голову. К стволу громадного тиса с гладким глянцево-чёрным стволом был прикован раб. Раб в ошейнике. Наверное, он много времени провёл в неподвижности; голова беспомощно свешивалась набок, тело обмякло и висело на оковах и цепях, тянущихся к толстым, намертво вбитым в твёрдое дерево железным кольцам.

Вот оно что — стражники приняли меня за беглого раба. Точнее, за собирающегося удрать.

Озадаченный, я рубанул по цепям — скорее, чтоб прикованный очнулся, чем в попытке освободить его. Но цепи вдруг со звоном лопнули, а меч глубоко вонзился в неподатливое дерево. Человек повис на одной руке. Я изумлённо взглянул на клинок — на нём не нашлось ни одной зазубрины, ни одной царапины; матовое лезвие оставалось ровным и острым. Я для проверки перерубил и вторую цепь — так же легко, без всякого усилия.

Вот это меч! Присмотревшись внимательнее, я обомлел. Потому что старинную хадасскую заточку не спутаешь ни с чем.

У меня в руках было сущее сокровище — древний меч. Он стоил больше чем… чем… весь урожай многодревов за последние сто кругов. Нелепица — такой меч у простого стражника? Я растерялся.

Тем временем раб очнулся. Я освободил ему и ноги тоже, и он тяжело сел у ствола. Взгляд его слезящихся глаз обратился ко мне. Точнее, к ошейнику. Динна с тобой, гляди, ты-то не станешь бросаться на ошейник, у самого на шее похожий.

— Ты свободен, — сказал я негромко. — Можешь идти куда хочешь. Но прежде ответь на несколько вопросов, будь добр.

Голос раба был глух и слаб.

— Идти? Я не могу идти. Да и куда я пойду? Тут кругом стражники.

М-да. А ведь он прав. Что может одинокий беглый раб? Да ещё такой изнурённый, как этот. Я — ещё туда-сюда, но сей ходячий призрак…

— Что ты хотел узнать? — ворчливо спросил раб. Похоже, он был даже недоволен, что ему не позволили тихо и спокойно умереть.

— Во-первых, где я нахожусь?

— В Запретном городе.

Запретный город? Это ещё что? О Запретной реке я слыхал. Болтают, будто стоит её увидеть — и всё. Считай, хана. Правда, другие болтают, стоит искупаться в ней… Словом, разное болтают. Одно только точно: лучше её никогда не видеть, в этом все рассказчики сходятся. Тогда не пропадёшь.

Стоп-стоп! Если у Запретной реки пропадают незадачливые путники, значит… Значит, это дело рук жителей Запретного города, это же яснее ясного. Джерх забирай, сколько ещё загадок и неожиданностей готовят мне Дикие земли? Лю-чародей, Тьма на твою голову, мог бы и предупредить.

— А где река?

— На востоке. Чуть меньше дня пути.

Хм… Вчерашняя река — уж не Запретная ли? Жаль, я не запомнил переправы…

— Ладно, — сказал я. — Раз ты такой умник, может, подскажешь, как мне добраться до У-Наринны?

Вот тут взгляд раба обрёл некое подобие твёрдости и даже любопытства.

— Каменный лес? А что ты собираешься там найти, в Каменном лесу?

— Вечную молодость, — проворчал я. — Какая, хрен, тебе разница?

Раб опустил взгляд и тяжело вздохнул.

— Я не знаю всей дороги. Знаю только, что отсюда нужно идти на запад, пока не достигнешь большого каньона. А там — ищи Дремлющий мост. За мостом, вроде, нужно сворачивать на юг. Если только это всё правда.

— Замечательно, — я покачал головой. — Ты прекрасный проводник. Иди туда, не знаю куда…

— Почему? — раб с усилием пожал плечами. — На запад. Разве этого мало?

— Ладно, спасибо. Спрошу ещё у кого-нибудь.

— Только не спеши ступать на Дремлющий мост, — посоветовал раб. — Сперва приглядись.

— Почему? — уточнил я, но собеседник снова пожал плечами.

— А вот этого я просто не знаю. Слухи.

Раб с опаской покосился на настороженных вулхов, что покорно стояли у меня за спиной.

Шум толпы вдруг разом притих, барабаны зарокотали с удвоенной силой. И я решил, что пора решать более насущные проблемы, как то: поиски Ветра и освобождение карсы.

— Тогда ответь ещё, где здесь держат захваченных у реки коней?

Раб неопределённо махнул рукой:

— У арены.

Арены? Я наморщил лоб. Тут что, бои устраивают? Хм, так вот почему так ревёт толпа! Это многое объясняет.

Я бесцеремонно показал освобождённому пленнику Запретного города спину и направился на голоса. Сначала я увидел Неспящую башню — деревянную, как и всё в этом городе. Рядом с ней тянулась длинная живая коновязь — сплетённая из узловатых веток перегородка, опирающаяся на короткие толстые стволы. Коней было немного — с десяток, и найти среди них Ветра смог бы даже слепой.

— Подождите здесь, братья! — велел я вулхам. И голосом, и… впрочем, это мой секрет.

Жеребец почуял моё приближение и нетерпеливо затоптался на месте. Он был рассёдлан, заботливо протёрт и, похоже, накормлен, потому что у коновязи виднелись кучки свежего навоза. Седло не пришлось даже искать — оно вместе со всей упряжью висело на специальном сучке.

Я невеликий конюх, но пяти минут, чтоб оседлать Ветра, мне хватило. Отвязав его, я принялся искать свои припасы — не может быть, чтоб их утащили далеко. А, впрочем, кто знает? Варвары Диких земель жили грабежом… Может, никаких припасов уже давно нет?

Не успел я сделать и нескольких шагов, как перекрывая крепкий дух конского пота и навоза, в воздухе возник дурманящий запах плодов многодрева. Мой нос сам собой вытянулся в дудку, и я просто пошёл на запах. Самые разные ароматы витали в воздухе, но выделить из них эту божественную струю было совсем несложно.

Запах привёл меня к низкому столу, за которым совсем недавно пировали. Полуобглоданные кабаньи кости валялись всюду вперемешку с остатками лепёшек, на столе растекались лужи паршивого варварского пива. А запах шёл от маленькой липкой кучки — очищенной кожицы плода многодрева. Сам плод, конечно же, сожрали джерховы горожане…

Я выругался, и вернулся к Ветру. Тьма с ними, с припасами… Хотя ножны жалко. Достанутся теперь какому-нибудь тупорылому головорезу. Тяжкий вздох вырвался у меня из груди.

И вдруг я ощутил, что план спасения постепенно вызревает в моей бедной голове, только я ещё сам в деталях не разобрался. В такие моменты мне всегда казалось, что внутри меня просыпается ещё кто-то, вулх, например, и начинает нашёптывать верные ответы. Обыкновенно я не противился и действовал не то по наитию, не то следуя этим туманным подсказкам. Во всяком случае, первое, что я сделал, это перерубил поводья всех коней; сбрую и седла собрал в живописную кучу и спихнул в дурно пахнущую яму для отбросов, обнаружившуюся в гуще стволов позади коновязи. Кони, за исключением Ветра, постепенно разбрелись. Потом я отыскал ещё не погасший огонёк в очаге и два загодя просмолённых кем-то факела, готовых вспыхнуть в любой момент. Тут же нашлось и несколько кадок с разогретой смолой. Кадки я перетаскал к Неспящей башне и опорожнил на чёрные брёвна подножия. При этом я не забывал поглядывать наверх, чтоб олух из-под Большого колокола меня не увидел. Но олух, казалось, спал, что, конечно было совершенно невозможно на верхушке Неспящей башни. А, может, ему и так было на что глядеть — судя по азартным выкрикам зрителей на арене творилось нечто захватывающее, а с такой высоты арену, зуб даю, видно, как на ладони. Странно, но я до сих пор не сумел вычленить из однообразного гула голосов ни одного понятного слова.

Когда вся смола оказалась на стенах, я вернулся и подбросил в очаг несколько веток, чтоб огонь, чего доброго, не погас. И вернулся к башне.

Сжав рукоятку меча в ладони, я решительно рванул на себя массивную дверь. Вверх уводила добротная широкая лестница. Ни одна ступенька не скрипнула под моими ногами, пока я поднимался.

На этаже малых колоколов не оказалось ни души. Хотя мне казалось, что приближается время ежечасных ударов. И ладно: нет, так нет.

Никого не нашлось и у средних колоколов. Я задумался. Пожар. Я ведь готовил пожар, а значит город должен услышать голос именно средних…

«Нет, — уверенно сказал кто-то внутри меня. — Средние — это недостаточно…»

И я, задыхаясь от внезапно пришедшей мысли, обратил взгляд вверх. Туда, где ждал — и всегда молчал — Большой колокол.

Кощунство, конечно. Но иначе одиночке не победить целый город.

Подавив холодок в груди, я взобрался на самый верх.

Так и есть — хранитель Большого свесился с той стороны, откуда виднелась арена, и ни на что не обращал внимания. Я бесшумно глянул у него из-за плеча.

Толпа кольцом окружила глубокую просторную яму. В яме металось несколько рыжих теней, а по ним, похоже, стреляли из луков. Три рыжих тела, утыканных стрелами, неподвижно лежали в разных местах, все — неподалёку от краёв ямы. Барабаны бухали немного не в лад, возможно поэтому гул толпы казался слитным и бессмысленным.

Хранителя я просто взял за ноги и сбросил вниз. Полёт его был недолог и закончился глухим ударом. Мне показалось, что до слуха донёсся хруст ломаемых костей. Наверное, лишь показалось — Неспящая башня была ничуть не ниже, чем в Дренгерте. Теперь — колокол.

Я повернулся, и замер, чувствуя, как между лопаток скатилась липкая струйка.

У плетёного из цветных верёвок шнура, что крепился к похожему на небольшую варварскую булаву пестику колокола, я увидел ножны меча, который «Приходит раньше, чем позовут». И тут же, рядом, оружейная сумка, куда я спрятал ножны вчера, и тот самый двумех, что дал Лю-чародей. Со всем содержимым, включая мою заплечную суму с книгами и прочими мелочами. Только плодов многодрева в двумехе не было — их, конечно, сожрали, не особо церемонясь и сразу же.

Небо! Тот, кто сидит внутри меня и даёт советы, головастый малый!

Подчиняясь внезапному порыву, я вложил старинный меч, который держал в руке, в чудо-ножны. Стоит ли говорить, что они подошли друг другу, словно створки морской раковины? Почему-то я даже не удивился. Лю-чародей — слышишь? Я не удивился. Потому что ощутил внезапный порыв неощутимого ветра — магии.

Прикрепив ножны с мечом на пояс, а наручи с верными моими ножами на запястья, я заглянул в двумех. Вопреки ожиданиям, так поразивших меня вчера курткоштанов я внутри не нашёл. Что ж… Хвала диннам, что я не наг! Продолжим в добытой одежде…

Голос Большого колокола был чист и прозрачен, как сок пестроцвета. Он вибрировал, заставляя замирать душу, а потом дрожать в такт этой дивной песне, отлитой в металле. Пестик-булава трижды встретился с боком Большого колокола, рождая звук на верхушке Неспящей башни и мёртвую тишину внизу, у арены.

А потом я отпустил плетёный разноцветный шнур, подхватил двумех и сумку и кинулся вниз по лестнице. Мне не нужно было глядеть на арену, чтоб убедиться, что глаза всех без исключения горожан обращены сейчас к вершине Неспящей башни.

Ветер ждал меня у самой двери и тихо фыркнул, когда я ссыпался по лестнице. Как кстати, четвероногий друг! Двумех сразу же занял законное место; так же быстро я приторочил к седлу и сумку с оружием.

Оба факела в руки, костёр. Факелы вспыхивают. Назад, к подножию башни, чёрному от смолы. Башня вспыхивает. Охотно, густым дымным пламенем, что начинает жадно лизать толстые бревна. Швыряю факелы в близлежащие дома, прячущиеся в сплошной завесе ветвей: авось, и там займётся. Вскакиваю на Ветра.

Тьма-перетьма, я ли это? Словно со стороны за собой наблюдаю… С немалым изумлением, заметьте.

Конечно, толпа не усидела вокруг арены. Люди кинулись к башне даже раньше, чем пламя взобралось на приличную высоту. Барабаны смолкли, и голос толпы сразу стал понятен:

«Пожар! Пожар!»

Ветер уверенно скакал по широкой дуге, сам выбирая тропинки и проходы между домами диковинного древесного города. К арене. Так, чтобы не столкнуться с бегущими людьми. В гуще листвы и ветвей то и дело мелькали серые спины вулхов-спутников. И долетало иногда тихое рычание — они берегли меня, серые братья. Видно, не все горожане стеклись к арене. Ветер вулхов чувствовал, но подчинялся поводьям беспрекословно. Он верил мне.

Я стремительно огибал приближающуюся толпу, и к арене выскочил довольно скоро. Конические склоны, похожие на ловушку муравьиного льва, только не такие крутые, упирались в добротную густую решётку. За решёткой склоны отвесно обрывались в круглую яму с плотно утоптанным дном. С одной стороны к арене вела углублённая в почву дорожка, упирающаяся а крепкие деревянные ворота-решётку. Рядом на специальных бревенчатых катках виднелись просторные клетки, которые можно было при желании пристыковать друг к дружке и получить целый коридор, ведущий на арену. Эдакий невольничий тоннель за решётками…

У ворот бестолково топтались несколько стражников и четверо дюжих рабов-южан в грязных набедренных повязках. Один из стражников был до странности похож на покойного Унди Мышатника, я даже вздрогнул было, но особо удивляться и присматриваться не оставалось времени. Увидев меня, стражники схватились за оружие, но тут в дело вступили вулхи. Зубы против стали — и не всегда сталь оказывалась победительницей. А я обрушил старинный меч на запоры деревянных ворот. Запоры дрогнули, не в силах противостоять заточке давно ушедших мастеров…

Изнутри, с арены, в ворота толкнулось чьё-то сильное тело. Справятся без меня! Я обернулся, и увидел, что сражаться не с кем: стражники уже бегут прочь, оставив двоих убитых, резво бегут, молча и не оборачиваясь. Вулхи, тяжело дыша, стояли полукругом, и не думая никого преследовать. Один был ранен, держал на весу рассечённую переднюю лапу. Рабы исчезли ещё раньше.

В следующий миг ворота распахнулись от очередного удара изнутри, и на дорожку вырвались четыре взмыленные карсы. Их тела были исполосованы кровавыми царапинами, жёлтые глаза горели бешенством, а шерсть на загривках топорщилась. От них веяло смертью. Братья вулхи тотчас сбились в плотный ком и ощерили пасти.

Потому что нет в мире злее врагов, чем вулх и карса.

— Нет! — крикнул я не особо надеясь, что меня послушают. Вулхи продолжали ворчать, а вороной забеспокоился. Он и вулхов-то переносил с трудом, а тут ещё и карсы…

Но чудо произошло. Дикие рыжие кошки не напали.

А я сразу узнал свою. Даже не по ошейнику — одна из карс тащила в пасти за штанину ту самую помесь штанов и крутки, которую велел мне носить Лю-чародей.

— Тьма! — рявкнул я, свешиваясь с Ветра и подхватывая одежду. Внутри я нащупал и чудо-сапоги переменного размера, в штанинах. Кое-как запихав всё под ремень двумеха, ткнул пятками в тугие конские бока.

— За мной, братья!

И Ветер помчался прочь из города, сшибая кого-то на своём пути. Карсы вмиг растворились в подлеске, все четыре, а вулхи послушно бежали за вороным по тропам, не забывая лязгать иногда зубами и прикрывать раненого собрата, прыгающего на трёх лапах. Впрочем, он так ловко прыгал, что не слишком отставал от Ветра.

Я не заметил, как город-в-лесу стал просто лесом. Дома исчезли, хотя деревья со стволами, покрытыми резьбой, все ещё попадались. Правда, с каждой минутой всё реже. Меар светил мне в затылок и оттого казалось, что Ветер пытается догнать свою синеватую тень, скользящую по тропе и сухим веткам лесной подстилки.

Нас не преследовали. Может быть, потому, что пытались погасить Неспящую башню и всё, что ещё загорелось от моих факелов. Может, потому, что вспугнутые огнём и суматохой кони разбежались — впрочем, в городе, конечно же, были ещё кони помимо тех, что я освободил. Не знаю. Но нас не преследовали.

За полдень я придержал Ветра у звонкого лесного ручья. Прыгнул из седла. Напился.

Потом появилась карса. Одна. Она долго и жадно лакала холодную и чистую проточную воду, потом повалилась в траву и принялась устало зализывать кровоточащие раны. Остальных карс я больше ни разу не видел — наверное, они ушли в лес.

Вулхи пришли чуть позже. Раненый сильно хромал; всё, что я мог сделать — это промыть его лапу в ручье, обработать соком тысячесила и минут десять не давать ему вылизывать рану.

— Спасибо, истинные, — прошептал я, потрепал каждого по загривку, а голову вожака сжал между ладоней и заглянул седому вулху в глаза. — Да будет длинной ваша тропа и обильной добыча! Прощайте, свободные!

Вулх лизнул меня в лицо, совсем так же, как тогда, в клетке. И направился в лес. Остальные касались моих ладоней влажными носами и спешили за вожаком. Они исчезли в полминуты, так, что не шелохнулся ни один лист на кустах. Я долго глядел вулхам вслед. Потом обернулся к карсе.

Она отошла подальше, оказывается — спасибо, что не стала выяснять отношения с вулхами…

— Как же это нас угораздило, киска? — спросил я задумчиво. — Я теперь гадаю, где очнусь на следующем восходе Меара?

Отдых мой был совсем недолог, только чтоб размять ноги, переодеться в магическую одежду Лю-чародея, сбережённую карсой, да сжевать чёрствую лепёшку с лентой сушёного мяса. Охотиться сейчас не было времени, пришлось облегчить дорожные припасы из двумеха. А потом вскакивать в седло и снова гнать Ветра на запад, потому что оставаться в окрестностях Запретного города было опасно.

Всю дорогу я невольно размышлял о случившемся, и не мог отделаться от мысли, что когда на свободе Вулх, всё вокруг словно мешает моему с карсой пути, всё складывается на редкость неудачно и плохо, но стоит Вулху уснуть и очнуться Морану, удача тут же вспоминает обо мне. Уж не знаю, благодаря магии Лю, благодаря счастливому случаю, или благодаря простой расторопности Морана…

Думать о себе как о ком-то постороннем было давней моей привычкой. Скорее всего, оттого, что у меня было больше одной личины, но находиться одновременно я мог только в одной.

Итак, поразмыслим о странностях.

Я оказался в клетке с истинными вулхами в Запретном городе — месте, с уверенностью сказать о котором, существует оно или нет, я ещё вчера не мог. Скорее всего, будь я действительно истинным вулхом, за которого приняли меня горожане, судьба моя была бы проста и незавидна: некоторое время в клетке, а потом кровавая стычка на песке арены. Может быть, я даже победил бы раз-другой. Бьющиеся на смерть долго не живут — мне, прошедшему не один город, подобные вещи объяснять не было нужды. Карса оказалась на арене сразу же — интересно, с кем она билась? Не с другими же карсами? Несколько строптивых кошек выпустили в яму, это я понял. И только теперь подумал, что понятия не имею — кто был их противником. И откуда — Тьма! — на арене взялась моя необычная одежда, которую догадалась захватить с собой карса?

В душе шевельнулись неясные подозрения. Одежда, ошейник, который не сняли ни с меня, ни с карсы, подозрительная сообразительность моей киски… Перемещения во время Четтана… Клянусь Смутными днями, уж не оборотень ли моя спутница? Но нет, нет, не может быть, время оборотня — красный день, а карса остаётся карсой и в свете Меара. Но какова мысль — если бы это было возможно — послать двух оборотней! Лю-чародей, ты гораздо умнее и хитрее, чем можно предположить, клянусь Смутными днями ещё раз!

Впрочем, дальше. Я с поразительной — теперь я понял, что поразительной — лёгкостью нашёл одежду, оружие, своего коня и припасы в совершенно незнакомом городе. Полном врагов. Тогда задуматься о лёгкости у меня не было времени. Теперь — было. А я ведь ещё кое-что разузнал и о предстоящей дороге. Немного, правда, и чересчур туманно, но вполне достаточно, чтоб не гадать сейчас: куда направить послушного Ветра?

Джерх забирай, всё это выглядело крайне подозрительно. Лично я видел только одно объяснение случившемуся. Наш путь интересен не только Лю-чародею. Загадочная У-Наринна, средоточие некоей тайны… Тайны всегда приманивают недобрых — и людей, и чародеев. Нас — меня, Ветра и карсу — просто пустили вперёд. Чтобы мы напоролись на все ловушки и неожиданности, а тот, кто тайно идёт следом за нами, был предупреждён и готов.

Спине моей враз стало зябко, словно кто-то прицелился в меня из арбалета. Я хмуро обернулся, и, конечно же, ничего и никого не заметил. Если кто-нибудь и шёл следом, у него доставало ума идти в отдалении, по следам, и не показываться нам на глаза. Я, во всяком случае, поступил бы именно так.

М-да. Нужно вести себя повнимательнее синим вечером. И быть готовым к завтрашним сюрпризам — например, очнуться перед пастью голодного пещерного стозева. Очнуться нагим и беспомощным, без меча и с вечной панической мыслью: не видел ли кто, как вулх становится похож на человека? Не узнали ли во мне оборотня?

Украшенные резьбой деревья перестали попадаться вовсе, причём довольно давно, ещё перед полуднем. Лес пошёл дикий и мрачноватый, густые синие тени залегли в гуще елей и игольников. Лиственные деревья встречались очень редко, я с тоской вспомнил вчерашний пир у плодоносящего многодрева. Какие непохожие два синих дня! Интересно, красные дни чем-нибудь отличались? Наверное, отличались. Во всяком случае, первый раз я очнулся у озера в полной безопасности, хотя рядом нашлось несколько трупов, а второй — в клетке. И убивать пришлось уже самому.

Мне часто приходится убивать. Особенно последнее время. Только это вовсе не значит, что мне нравится это делать. И уж точно не значит, что убийства не оставляют никакого следа в моей полузвериной душе. Я часто задумывался — может быть, оттого я и убиваю так легко, что я нечеловек? Что я наполовину зверь, а для зверей убийство — это способ выжить самому? Мне часто казалось, что люди тем и отличаются от зверей, что могут жить, не убивая себе подобных. Но — тем не менее — убивают, и не реже, чем звери. Даже чаще. Выходит, в каждом из людей сидит зверь, злобный и кровожадный? Только у некоторых он выходит из Тьмы, когда встаёт Четтан, и разгуливает на свободе до пересвета, а у некоторых просто медленно пожирает душу и рано или поздно они становятся такими же чудовищами, как Рага Людоед, как Фурми, как Беш…

Когда Меар, садящийся где-то впереди меня, невидимый из-за деревьев, перестал давать достаточно света, я остановил Ветра. Задумался, стоит ли устраиваться на красный день, если завтра я наверняка приду в себя совершенно в другом месте, и хорошо, если не в клетке? Решил, что не стоит. Посидев у костра в сгущающихся синих сумерках, я встал, напился из меха, что в полдень наполнил водой из ручья, аккуратно снял одежду и заботливо уложил её в двумех поверх припасов. Если не лишился её в такой свистопляске, будет втройне обидно потерять вот так, без толку, в глухом лесу. А Лю-чародей — или кто там надевает её красным днём? — отыщет, если захочет. Снова все ремешки, подогнанные под мой рост, затянет так, что потом придётся подгонять заново…

Шлёпая ладонями по бокам, я ждал превращения. Нещадно грызли вечерние летучие кровопийцы, настырно звеня в оба уха. Предпересветная прохлада гладила кожу, пошедшую пупырышками, как у гуся. Карса, сверкая жёлтыми глазищами, сидела в стороне от костра и пялилась на меня. Пялься, пялься, зверюга…

Последняя моя мысль перед тьмой была подобна молнии: а кто сказал, что не бывает оборотней синего дня?

Додумать Моран не успел. А Вулх ещё не умел думать и помнить.