"Идущие в ночь" - читать интересную книгу автора (Васильев Владимир, Ли Анна)

Глава восемнадцатая Меар, день девятый

Каждый новый пересвет выворачивал наизнанку и меня, и моё понятие о мире.

Мир рушился. Точнее, рушилось моё представление о нём. А мир даже не менялся — он оставался прежним, просто я узнавал о нём больше, с каждым днём всё больше. Причём за последние девять дней я узнал о мире столько, сколько не узнал за всю предшествующую жизнь.

Я точно знал, что в конце прошлого синего дня я умер. Я, Моран. Наполовину человек, наполовину оборотень. Откуда-то я знал, что уходил во Тьму, и ушёл бы навсегда, с воспоминанием о пробитом хорингской стрелой горле. Но у меня на пути встал вулх, и не пустил. Причём, вулх был не один, с ним рядом смутно вспоминалась женская фигура, подёрнутая голубоватым мерцанием. И я, Моран, тоже уходил не один, со мной уходила погибшая карса.

Нас не пустили. Меня и карсу. Не пустили Тури и вулх.

Значит, из Тьмы можно вернуться? Вот ни за что бы не подумал. Впрочем, мои не то воспоминания, не то обрывки бреда, могут оказаться чистыми домыслами, ибо я мало что помню из последнего красного дня. Куда меньше, чем из предпоследнего. Вулха я не помню вовсе; зато остаётся стойкое впечатление, что некоторое время я провёл в теле карсы. И кроме того, добытая мной косуля помнится мне неправильно. Кажется, я держал её лапами, когда убивал. Крепко. Так, что она не могла вырваться. И ещё я иначе видел. Кажется. Тьма, происходило это или не происходило на самом деле? Сплошные догадки, джерхова сыть!

Бред. Лучше пусть это всё будет бредом. Тем более, что одинокая Неспящая башня посреди степи со здоровенным красным, словно морковка, мужичищем у колоколов ничем, кроме бреда быть не может. Красный мужик с крылышками на одинокой Неспящей башне — каково, а?

Если меня лечили после ранения, то скорее всего посредством веселящих грибов. Пробовал я их как-то. Очень похоже… Только тогда была не косуля. М-да. Ладно, не буду вспоминать, и так хреново.

Когда я открыл глаза, знакомый и успокаивающий свет утреннего Меара ласкал моё обнажённое тело. Пересвет я пропустил. И с Тури снова не увиделся… а жаль. Зато настырный пенёк оказался тут как тут. Вытаращился на меня своими похожими на две смородины гляделками и нагло осведомился:

— Ты кто?

— Джерх в балахоне! — огрызнулся я. — Лучше бы сказал «Доброе утро»…

— Доброе утро, — послушно поздоровался Корняга.

«Не кипи, Моран, — сказал я себе как мог мягко и вкрадчиво. — Если бы пень сразу сказал тебе „Доброе утро“, ты решил бы, что он издевается. И…»

Что «и» я придумывать не стал, но точно знаю, что Корняге это не понравилось бы.

— Я должен немедленно сообщить тебе нечто важное, — Корняга даже стал выше росточком и растопырил руки-корешки, словно глашатай перед объявлением казни.

— Важное? — усомнился я. — Ты всего-навсего деревяшка. Что ты можешь знать важного, да ещё интересного мне?

Я действительно считал его никчёмной пустоголовой… гм! деревяшкой. Кстати, на самом деле интересно — что у него в голове? Некая чернота в дупле под глазами у Корняги наблюдалась, и мясо туда летело, как в прорву. Хорошее деревце, Смутные дни!

— Госпожа Тури передала кое-что для своего спутника! То есть, для тебя. И если бы не я…

— Понял, — оборвал я разглагольствования Корняги. — Что она передала?

Пень надулся и с невыносимо важным видом начал:

— На пути к У-Наринне мы непременно должны разбудить пять стихий: воду, огонь, землю, воздух и железо. Если мы не пройдём все пять вех, то стражи Каменного леса нас не признают и не пропустят. Я знаю от хоринга, что воздух Одинец разбудил ещё в Запретном городе. Веху воды мы тоже уже миновали. Осталось три стихии: земля, железо и огонь.

Пень умолк и вопросительно уставился на меня, словно ожидал, что я запущу в него сапогом. Но я не запустил. Я просто надел сапог. А в курткоштаны я облачился во время его трепотни.

— Это всё? — на всякий случай уточнил я.

— Почти. Ещё госпожа велела передать, что очень вас любит, и просит, чтоб со мной обращались получше, кормили вовремя…

— Пень, — сказал я с выражением. — Не свисти. Живо у меня… стихию огня разбудишь, понял?

Корняга умолк, как таракан под каблуком. Боится, деревяшка! А раз так — значит, и уважать будет.

Поверх двумеха обнаружился холодный окорок, завёрнутый в увядший лист поники — видать, от вчерашней косули. Очень, надо сказать, кстати, потому что есть мне хотелось просто зверски. Как вулху. Или даже сильнее. И я приналёг на мясо, закусывая пряными корешками (пробовал их не раз, а названия до сих пор не знаю). Пень с завистью глядел на меня, и я сжалился, поделился. Всё-таки весть передал, хоть и наврать норовил с три короба.

На этот раз я почувствовал приближение гостя, но виду не подал. Это был не хоринг. Точно. И угрозы от него не исходило. Но в рукав я всё-таки сунулся и взялся за рукоять ножа. Кстати, я ведь нож в хоринге оставил? Везёт мне. Не хотелось бы потерять гурунарских знакомцев, которые давно уже стали едва ли не частью тела. Да и Тури они нравятся, по-моему. Если дойдём до У-Наринны, точно подарю ей один. Тот, что похуже.

— Приятного аппетита.

Смутные дни ещё раз! Кого угодно я ожидал увидеть, но только не Лю-чародея.

— А! — оживился я. — Это ты. Замечательно.

«Сейчас я тебе вломлю, — злорадно подумал я. — За всё. За хорингов с их стрелами, за вильтов, за быков, за все весёлости, которые сваливались на нас с Тури последние дни.»

— Скажи-ка, ста…

— Заткнись, Моран, — неприветливо перебил Лю.

— Нет уж, родимый, — я не собирался затыкаться. — Я уже мёртв, между прочим, и не один раз, по твоей милости. Какого джерха ты посылаешь меня на смерть? Меня и Тури?

— А ты ожидал, что это будет пирушка в парке хадасского правителя? С вином и девочками?

— Я должен придти в Каменный лес. Но почему меня по дороге каждый встречный норовит спровадить во Тьму? Ладно, лютики у Слезы Великана. Но хоринги — как им противостоять?

— Не драться с ними.

— Здорово! — окрысился я. — Значит, просто подохнуть под их стрелами?

Лю терпеливо вздохнул.

— Если бы хоринг стрелял в тебя, он попал бы в тебя, а не в пень на твоём плече. Согласен? И ещё. Если ты ожидал, что я разбужу твою память задаром, то ты ошибся. Но теперь уже поздно.

— Я знаю, — вырвалось у меня. Он прав, сейчас действительно поздно. Потому что после всего случившегося я дойду, добреду, доползу до У-Наринны, чего бы это мне не стоило. Не люблю сворачивать с полпути. Тем более, если путь зовёт, зовёт и манит — кому, как не мне, анхайру-бродяге, без дома и семьи, понимать язык дорог?

Дорогам несть числа, и мы идём по ним всю жизнь. Но лишь последние дни я вдруг понял, что наконец-то ступил на ту единственную, ради которой стоит жить. Поэтому я орал на Лю больше для того, чтобы успокоить растревоженную душу и разрядиться. Кажется, Лю это понимал.

— Не отвлекаться! — сердито сказал Лю. — Перестань отвлекаться на мелочи! Осталось всего пять дней, Моран! Пять!

Тут я рассмотрел у него в ладони тусклые потрескавшиеся камни. Ещё когда я брал с двумеха мясо, оставленное Тури, мне показалось, что на самом верху, у горловины, лежит моя шкатулка с пещерными самоцветами. Я обыкновенно кладу её на самое дно. Мало ли…

Небо! Это были три самых крупных и дорогих камня! Каждый с голубиное яйцо, они стоили мне кучу денег и нервов, а уж времени, времени! И теперь они стали просто кусками тусклого потрескавшегося стекла, словно увядшие розы свадебного букета. Из них выпили жизнь, всю до последней капли, вместе с красотой и колдовским блеском.

Я едва не задохнулся.

— Что ты… Что ты сделал с моими самоцветами? — заорал я, словно подручный мясника на бойне, когда встревоженный бык наступает раздвоенным копытом на сапог. — Джерхов старикашка! Они что, твои?

Лю с недоумением поглядел на меня. Потом на мёртвые камни. Хоринги — и те их у меня не отобрали, хотя посчитали, что они с какой-то там древней короны. Вполне может быть, кстати.

— Ты знаешь, сколько они стоят?

— Моран, — резко и зло перебил меня Лю. — Они стоят дешевле твоей и Тури памяти. И уж точно дешевле жизней. Так что слушай, и постарайся не перебивать.

Этот пень рассказал тебе правду. Удар в большой колокол на башне в Запретном городе — первая веха, веха воздуха. Веха чистого звука. Колодец, которого ты можешь и не помнить, веха вторая, веха чистой воды. Эти две пройдены, всё в порядке, хвала небесам Гории! Теперь тебе нужно всего лишь не пройти мимо остальных. Тебе и Тури. Я говорю это потому, что следующая веха совсем рядом, в соседнем… хм… В общем, рядом. Скоро увидишь. Будь внимателен. Справедливости ради я отмечу, что несмотря на все ваши с Тури задвиги, путь вы нашли. И следуете ему… достаточно настойчиво. Пожалуйста, не разочаруй меня и впредь. Договорились?

Я пожал плечами.

— Но за камни, Лю, ты мне заплатишь. Когда мы вернёмся из У-Наринны.

— Глупец, — усмехнулся Лю. — Когда мы вернёмся из У-Наринны, тебе начхать будет на все драгоценности мира.

Я почему-то думал совсем иначе.

Лю остался на месте нашей стоянки. На прощание он пожал мне руку и погладил карсу. Даже Корняге-дармоеду сказал что-то тёплое. А уж о чём он шептался с Ветром — и не знаю.

Степь поглотила нас, словно пустой ещё мешок первое яблоко перед отправкой на рынок. Ветер обрадовался возможности ничем не сдерживать своего нерастраченного восторга скорости, я просто хотел забыть странности минувших дней, хотя бы ненадолго. Корняга в ужасе цеплялся за мою одежду и тоненько подвывал что-то о лесных чащах, где приличные обитатели ходят степенно и никуда особо не торопятся, а карса просто в очередной раз исчезла. Тоже растворилась в степи. Как второе яблоко.

Только во всём мире, кажется, не нашлось бы яблок-путников, чтоб наполнить бездонный мешок этой степи.

До полудня Ветер умчал меня так далеко от Лю, что я даже забеспокоился, как он будет исправлять наши ошибки, если мы с Тури вновь что-нибудь сделаем не так. А потом просто взял и отогнал посторонние мысли — мы всё сделаем именно так, как надлежит. Точка. И хватит об этом.

Почти сразу мы выехали к реке. Степь полого сбегала к самой воде, к песчаному пляжику, на который раз за разом накатывали ленивые волны. Река была так широка, что я не видел противоположного берега. Синее пятно Меара слепило глаза, дробясь на колеблющейся поверхности тысячами бликов.

— А, джерхова сыть… — сплюнул я с досады. Ветер как раз отдохнул и рассчитывал вновь отдаться свободному бегу, но по воде не особо побегаешь. А переправиться через такую реку без лодки или хотя бы плота нечего и мечтать. Кроме того, улавливалась в открывшемся пейзаже какая-то ускользающая неправильность.

Задержка. Жаль, Лю говорил, что стоит поторопиться, если мы не хотим опоздать. А опоздать мы точно не хотим, я абсолютно уверен.

Я сидел на Ветре, а Ветер замер на макушке пологого холмика, возвышающегося над плоской степью, что осталась за спиной, и над плоской гладью реки, которая мешала двигаться дальше.

— Ладно, — робко подал голос неунывающий Корняга. Кстати, способность не унывать мне в нём нравилась. — Давай хоть привал сделаем. Поедим, а там, глядишь — и мысли какие появятся. А, Моран?

— Всё бы тебе жрать… — сказал я и вдруг спохватился. — Как ты меня назвал?

Корняга смутился.

— М-моран…

Я подозрительно склонил голову набок.

— С чего ты взял, что меня так зовут?

Раскрыв дупло-рот, пень сполз с плеча и отодвинулся от меня.

— Чародей тебя так называл…

— Запомни, деревяшка. Меня зовут Одинец, и никак иначе. Запомнил?

Корняга с готовностью закивал:

— Да, да, запомнил. Одинец… Так Тури и передам.

— Она знает.

Река плескалась, словно нашёптывала какую-то сокровенную древнюю тайну жизни. Да так оно, скорее всего, и было, только кто, кроме хорингов, понимает теперь шёпот рек? Жаль всё-таки, что они ушли из мира. И обидно что для меня, счастливца, которому довелось за несколько дней дважды встретиться со Старшими, обе встречи закончились стычками. Причём в первый раз мне лишь чудом удалось избежать смерти, а во второй я вернулся из уготованной хорингами Тьмы и вовсе непостижимым образом, для которого даже «чудо» слишком поверхностное и легкомысленное слово.

Соскочив с Ветра, я забросил поводья ему на шею, а потом подумал и совсем снял уздечку. Пусть отдохнёт. Напьётся — он как раз успел остыть после бега, а дальше бежать оказалось некуда. А я костёр, пожалуй, разведу — холодное мясо косули ещё оставалось, хоть и мало, но холодным его есть совсем не хотелось.

Как всегда из ниоткуда возникла карса. Шевеля усами, она лениво прошествовала мимо меня к воде, лишь отрывисто скользнув взглядом жёлтых глазищ. Тоже, поди, пить захотела.

— Послушай, пень, — начал было я, но джерхово чучело осмелилось возразить.

— Меня зовут Корняга, и я не пень, а корневик! Это не одно…

— Послушай, пень, — повторил я. — Мне совершенно кисло, кто ты и как тебя зовут — для меня ты всего лишь пень. Пользы от тебя — чуть, а жрёшь ты больше медведя, ей-право…

— Я могу передавать твои слова госпоже Тури, а её слова — тебе. Это важ…

— И поэтому, — продолжил я, — если ты будешь меня доставать и болтать не по делу, я отнесусь к тебе и вовсе как к обычному пню, а именно — сожгу. Поэтому, если не хочешь стать огненной вехой, — я ухмыльнулся, — пшёл за дровами! И живо мне!

Корняга испарился, словно капля, упавшая в пламя. Мгновенно и с сухим шорохом, только песок полетел из-под корявых корешков.

— Ну, вот, — проворчал я знакомым до отвращения тоном. — Может ведь, когда хочет, бревенчатое отродье…

Тон я заимствовал частично у Лю, частично у Унди Мышатника, упокой Тьма его нетрезвую душу. Кстати, сейчас бы пив… Ой, нет, нет, обойдусь водой!

Я вскочил и торопливо зашагал к реке, стараясь изгнать из головы все мысли сразу. Охоты вторично угодить в Сунарру у меня совершенно не было.

Не дойдя нескольких шагов до плещущихся волн, я замер. Потому что снова уловил: что-то не так.

Карса стояла у воды, дугой выгнув спину, задрав хвост и безумно выпучив глазищи. Уши она так прижала к голове, что казалось — их нет вообще, и ещё чувствовалось, что она готова гневно зашипеть, но боится. Смотрела карса на Ветра.

Ветер зашёл в реку по самое брюхо, но не это меня поразило. Меня поразило, что он, словно цапля, погрузил голову в воду. Целиком. И стоит так уже довольно долго.

Челюсть у меня отвисла. Что и говорить. Карса в два прыжка оказалась рядом со мной и на всякий случай прижалась к ногам. Я на всякий случай попытался её успокоить.

— Тише, малышка, тише… Давай не будем шуметь… на всякий случай.

И мы стали не шуметь. Или не стали шуметь. Короче, молча пялились на Ветра, который и не думал вытаскивать голову из воды. Наконец я не выдержал.

— Эй, Ветер! — позвал я тихо.

Конь тотчас повернул ко мне голову, наконец-то вытащив её из воды. Челюсти его мерно двигались, а с губ свисали длинные плети водорослей. Ветер пасся, оказывается.

Чувствуя себя донельзя глупо, я погладил карсу, чтоб успокоилась, и шагнул к коню, совершенно не усматривающему в происходящем ничего странного. Я, напротив, усматривал. По-моему, не пристало коню погружать голову в воду, конь не выдра; но раз уж погрузил, то не пристало голове оставаться сухой. А Ветер оставался сухим, весь, от ушей до кончика хвоста. Ручаться я не мог только за ноги, ещё и сейчас скрытые волнами. Но почему-то мне казалось, что выйди конь на песок — у него окажутся сухими даже копыта.

— Смутные дни трижды! — попытался я себя успокоить. — Это я сошёл с ума, ты, Ветер, или всё-таки река?

Ветер, конечно, не ответил. Зато зашипела карса.

Я обернулся. Моя спутница брезгливо попробовала лапой набежавшую волну, и волна ей явно не понравилась. Тогда я плюнул на песок и шагнул к воде.

Это была не вода. Никоим образом не вода. Я попытался зачерпнуть её ладонью — с тем же успехом я мог попытаться зачерпнуть воздуха из ямы. Только здешний «воздух» выглядел ну в точности как обыкновеннейшая вода. Только он не был мокрым.

— Два солнца, четыре дырочки! — я даже удивиться не нашёл сил. — Где я? Впрочем, знаю, Лю, знаю… На пути к У-Наринне. И, кажется, уже достаточно близко. Судя по окружающему…

Тут я понял, что мне кажется странным уже довольно долго. Я не видел ни одной чайки. И это рядом с широченной, чуть ли не как море, рекой!

М-да. Моран, мысли в кучу.

Ветер, вновь погрузивший голову в «воду», неторопливо забредал всё глубже и глубже, пока не скрылся в волнах целиком.

— Э-э! — заволновался и, плюнув на всё, разогнался и ухнул в реку.

Ничего похожего на воду. Я просто упал на песчаную, поросшую зеленовато-серыми стеблями почву. Ветер был совсем рядом; с превеликим удовольствием он эти стебли хрупал. И удовольствия совершенно не скрывал.

Я сел. Поднял голову. Под водой я или нет? Надо разобраться.

С одной стороны, вроде как да. Неба я больше не вижу. Меар — кое-как, а вместо неба, привычно синего, какая-то светлая пелена вверху, причём совсем рядом. Рукой достать можно. Поверхность этой дряни, которая в «реке» вместо воды.

И вижу я совсем не как под водой, когда кажется, будто в глаза песку швырнули. Всё размытое, ничего не разберёшь. Сейчас же я видел хоть и не так далеко, как там, наверху, но уж точно куда лучше, чем ныряльщик.

И главное — я ещё ни одного человека не знал, который смог бы под водой дышать. А я дышал совершенно свободно, причём даже не сразу осознал, что дышу. Под водой, которая вовсе не вода. И Ветер дышал. Ветру вообще было всё равно, как я погляжу — больше всего его интересовали местные «водоросли».

С другой стороны, эта вода-не вода была куда плотнее обычного воздуха, и заметно сдерживала движения. Но опять же гораздо слабее, чем вода настоящая. Но главное — я могу спокойно окунуться в реку, и пребывать под «водой» сколько угодно долго. Кажется. Не утону же я в конце-то концов? А раз так, то ни лодка, ни плот мне попросту не нужны. Даже Ветра уговаривать не придётся, река его совершенно не пугает. А вот карсу, спутницу мою — пугает. Как там она, кстати, наверху?

Я поднялся на ноги, оставшись погруженным чуть выше пояса. Тури беспокойно переминалась с лапы на лапу у самой кромки слабеющих волн. Увидев меня, она оживилась и даже зашла на несколько шагов в воду. Чуть дальше на песке топтался Корняга, весь опутанный не то паутиной, не то стеблями водорослей вроде тех, которыми лакомился Ветер. Только серебристыми.

— Эй, я тут! — сказал я зачем-то и помахал рукой. Карса тут же села, внимательно глядя на меня. Я оглянулся — невдалеке из «воды» выступала осёдланная спина Ветра.

— Мать-корень! — Корняга раззявил дупло. — Что происходит?

Я выбрался на сушу — обыкновенную, без непостижимых загибов, сушу.

— Дров собрал? — строго спросил я у Корняги.

— Собрал, Мо… Одинец. Вон. Только я костёр разводить не умею…

— Не беда, — смилостивился я. — Молодец, пень! Такую кучу припёр, надо же. Не стану тебя сегодня жечь. Даже накормлю, наверное, до отвала.

Пень, наверное, зарделся бы, если б мог. А так просто стеснительно заелозил корнями по песку.

— Я вообще сильный…

— Но лёгкий, — добавил я, подхватывая его за задранный корешок. Корняга был и впрямь совсем лёгким, не тяжелее кошки.

Костёр весело запылал спустя пару минут. Свечка синеватого дыма поднялась в синеватое небо. «До пересвета ещё несколько миль отмахаю, — подумал я. — Если Ветер сможет скакать в этом киселе, то десяток — точно», — я с сомнением взглянул на «воду». Задумался. Потом взял пылающую ветку и вошёл по колено в реку. Будет ли гореть огонь под «водой»? Надо попробовать.

Пламя лишь едва заметно изменило цвет, да укоротило языки. И всё. Даже шипения особого я не услышал, хотя ожидал чего-то такого. Ничего. Как и не вода.

— Ну и ну! Рассказали бы где-нибудь в таверне — проглотил бы, но не поверил бы. Ни в жизнь.

Я вернулся к костру. Карса опасливо жалась к моим ногам. Даже обычное её неприязненное отношение к огню отступило перед нежеланием оставаться один на один со странной рекой. Впрочем, река и мне внушала смутную тревогу. Вода-не вода. Нет ли какого подвоха там, на дне, среди водорослей? Что за сомы залегли в глубоких омутах? Что за щуки хоронятся среди придонных камней? Кто знает?

Несмотря на странности, остатки косули мы с карсой и Корнягой прикончили. Причём большую часть слопал ненасытный пень. Куда в него столько лезет? Одно было плохо — вода у нас вышла, а набрать пока негде, даром, что река рядом. Хотя и не река это, так, морок, одно название. И то неверное.

Ветер бродил по мелководью, насыщаясь. Вскоре я его привёл и нацепил уздечку. Пора.

— Тури, — сказал я ласково. Карса взглянула на меня. Тьма, как бы научиться узнавать, смотрит на меня сейчас всего лишь дикая кошка, или глазами кошки — рыжая девчонка? Может, научусь понимать когда-нибудь?

— Тури! Нам придётся идти туда, потому что с пути мы не свернём. Я знаю, река эта дурацкая тебе не по нраву, но всё же соберись. Вон, взгляни, Ветра она вовсе не беспокоит. Держись, киса, ладно? Не бойся, я сам боюсь… нет, что-то я не то говорю. В общем, пошли.

Я взмахнул рукой, ощущая в голове полный разброд мыслей и совершенную кашу.

— А мне что-нибудь скажешь? — с надеждой вопросил Корняга.

— Ты — облезешь, пенёк, — отрезал я. — Можешь здесь остаться, я возражать не буду. Тебя прокормить тяжелее, чем ручного медведя. Проще сразу удавиться.

Корняга опасливо огляделся и молча взобрался мне на плечо. Молча. Без единого слова.

Я хмыкнул. То-то! И прыгнул в седло.

— Давай, Ветер!

И Ветер дал. Лёгкой рысью он вломился в реку, поднимая еле различимые призрачные брызги, а потом «вода» сомкнулась над нами и свет Меара стал гуще и синее. Дышалось легко и ровно, и что странно — очень скоро расхотелось пить. Совсем. Как вошла в воду карса, я пропустил, а когда оглянулся, она уже трусила рядом с конём, припадая к песчаному дну. Быстро и грациозно, но почему-то слегка боком, будто вулх-щенок. Корняга вцепился в ремешки курткоштанов и помалкивал. И ладно.

«Ну и дела! — подумал я рассеянно. — Чем дальше, тем необычнее. Но Лю говорил, что путь в У-Наринну будет очень необычным. И теперь я на собственных шкурах могу в этом убедиться.»

Мы забирались всё глубже, и светлая плоскость, которая заменяла в реке небо, отдалялась от нас с каждым шагом.

Никогда мне ещё не было так странно. Из растрескавшейся земли то и дело вырывались снопы белесых пузырей и с тихим ворчанием устремлялись вверх. Я такое видел не раз. Но — под водой. Действительно под водой. Где были мы с Тури в данный момент — я устал предполагать.

Ветер бодро рысил по направлению к главному руслу. Пучки водорослей становились всё толще и пышнее, но моего коня это только радовало. Меня — не очень. Но только потому, что я не знал — что делать с подобными изменениями.

Сначала я не видел рядом с нами никого. Вернее, не замечал, потому что какая-то живность, безусловно, копошилась невдалеке. Но мы с Ветром и карсой её пугали. Чужаки всегда пугают местных. Это закон, и я его выучил с детства.

Однако постепенно мы с Ветром срастались с обычным подводным пейзажем. Сначала я увидел стайку пёстрых рыбёшек, парящих в воздухе. Взмах-два хвостом, и рыбёшки исчезали из виду. Вода-не вода им нравилась. Мне — ещё не решил. Но непривычной она определённо была.

Потом я как-то невзначай выпустил изо рта несколько воздушных пузырей. Словно у меня был лишний воздух! Впрочем, выходит — был. Я с завидной регулярностью стал выпускать вереницы пузырьков, неуклонно устремляющихся к поверхности необычной реки. Это оказалась единственное неудобство подводного путешествия, если, конечно, называть это неудобством. Я бы не назвал. Видит небо, я повидал всякого. Но ещё не утратил способности изумляться. И слава Близнецам, что не утратил. Где бы я ещё повидал такой мир?

Правильно. Нигде.

А вот карсе окружение активно не нравилось. Она ни на шаг не удалялась от Ветра. И оглядывалась с таким видом, будто бы её надули на городском базаре в присутствии старосты. Вроде и деньги на виду, и товар никуда не делся, а некое надувательство налицо, и никуда от этого не уйти.

Может быть, я несколько сумбурно описываю свои ощущения от подводной жизни, но в такой момент мне в голову лезло буквально всё, что угодно, а я только с немалым удивлением взирал на то, что меня окружало, и переваривал. Есть, наверное, некая граница, за которой чудеса перестают удивлять нас. Я к этой границе определённо подобрался вплотную.

Громадный и округлый топляк, как лежалое сто кругов на лесопилке бревно, вдруг ожил, дёрнулся, и рванулся прочь от нас. В каждом движении бревна сила соседствовала с непривычной грацией несомненно живого, но определённо незнакомого существа. Впрочем, складывалось у меня некоторое подозрение, что таких существ я бы в изобилии встретил в любом Юбенском омуте. Если бы задался целью спуститься на дно.

Но для этого мне оставалось окончательно сбрендить и вернуться в обжитые места. Первое теперь представлялось менее сложным, чем второе.

Пребывание под условной «водой» не причиняло мне ни малейших неудобств. Дышать и двигаться я мог так же, как и раньше, разве что слишком резкие движения вызывали некоторое сопротивление, словно и я и впрямь находился под водой. И только.

Мало-помалу я достиг речного фарватера. Самого глубокого места в русле. Не знаю, как выглядел противоположный берег с поверхности, а из-под «воды» казалось, что обрывистые скалы вздымаются к самому небу. Неба я, к слову, не видел. Видел только белесое свечение над собой. Изредка перечеркиваемое стремительными молниями хищных рыб. Их движения я ни с чем спутать не мог. Экономные и энергичные, как жесты убийц. Лучших в цехе. Дренгерта или Ривы, безразлично. Убийцы были безлики, и не людская, а рыбья сущность только подчёркивала безликость. Умереть от рук рыбы — это представлялось омерзительным, тем более, что у рыб и рук-то нету. Значит умереть от рыбы вдвойне непристойно. Как хотите.

Первую из наглых рыб я ткнул кинжалом. Корова от такого тычка непременно бы издохла. Рыба только бесшумно скользнула прочь, причём я не очень был уверен — повредил я её хоть сколько-нибудь или нет. Скорее нет. Слишком уж она была быстра.

Вторую огрел Корнягой — на этот раз смачно и с душой. Пень я ухватил за разлапистые корни, а рыбу приложил между глаз, да по-доброму, по-сухопутному, чтоб знала, как верхняя погибель выглядит. Рыба на миг застопорилась, потом дёрнулась, но твердь корнягиных лап настигла её вторично. А потом неожиданно вмешалась карса. Её когти вмиг содрали жёсткую кожу около головы, а зубы перекусили обнажившийся рыбий хребет, так что голова просто свалилась на песчаное дно, как ненароком спихнутый со стола в таверне бокал с пивом. Только стука да плеска я не услышал. А карса победно мурлыкнула. Ещё бы — беспечный враг был раз в шесть длиннее моей киски-спутницы.

Только потом я сообразил, что в короткой драке я даже не соскочил с Ветра. Просто не успел. Местные рыбки опережали меня без труда, и только непривычность добычи, видимо, сдерживала их хищные устремления.

И я решил не рисковать. Повинуясь некоему смутному чувству, я подобрал суковатую палицу, прикорнувшую на дне неглубокой впадины у серой скалы, чиркнул кресалом, и поднёс жадный алый огонёк к истлевшему дереву. Палица вспыхнула, будто загодя приготовленный факел у входа в мурхутские пещеры. Я даже отшатнулся. А рыбы стали держаться подальше — видимо, потому, что под водой огонь штука реже встречаемая, чем, скажем, в лесной чащобе. Что ж, их проблемы. Мне вдруг мучительно захотелось закурить трубку, как это с удовольствием делал Унди Мышатник после суматошного дня, но на беду я терпеть не мог табачного дыма. С детства.

Корняга пискнул и зажмурил чёрные бусинки-глаза. Им, кажется, ещё никогда не глушили рыбу.

Третьей рыбе пришлось вспороть брюхо. Быстро и безжалостно, как на бойне. В вывалившиеся лиловые кишки тотчас вцепилась неведомо откуда возникшая головоного-зубастая мелочь, радующаяся чужой смерти. Рыба выпучила глазищи и издохла, съеденная заживо. Хотя была здоровой и тучной, безусловно одной из хозяек здешней «глубины». Здешнего игрушечного омута.

Я мельком подумал, что люди, куда бы они не пришли — безразлично, в царство хорингов или рыб — непременно несут с собой крах старого положения вещей. Хозяевам прежнего остаётся только потесниться, или умереть со вспоротым брюхом. Тут же.

Невольно я прикинул — а чем те же древние хоринги, каждый из которых знает и помнит больше, чем всё человечество от начала времён, лучше бессловесных и безмозглых рыб?

Да ничем. Перед лицом пришлого человека. Пытающегося олицетворить Вечность. Только на мой взгляд — неудачно пытающегося.

Выпустив очередной клуб пузырей, я выругался. Похоже, в мои мысли пробрался кто-то чужой. Шибко умный. Потому что я сроду о таких вещах не задумывался, как о… Ну… О чём, бишь, я только что думал?

Я озадаченно придержал Ветра. Голова стала пуста, как тыква на празднике. Я не помнил ничегошеньки из того, о чём всего минуту назад обеспокоенно размышлял.

Бедный Корняга пискнул, потому что я на этот раз хряпнул им о седло.

Ветер прянул от неожиданности и припустил вперёд по речному руслу.

Зажжённый факел, к моему немалому изумлению, по-прежнему пылал у меня в левой руке. А в правой оставался измазанный слизью кривой хадасский кинжал.

Тьма! Только у трезвых мысли заплетаются! Как говаривал старина Унди, упокой Вечность его мятущуюся душу…

Нападать на нас перестали. Видно, своими действиями я, Ветер и карса ясно показали, что добычей мы не являемся. И местные успокоились. Не добыча, и не добыча. Нечего и приставать.

Выехав в широкий ров основного русла, Ветер припустил быстрее; я стал явственно ощущать ток встречного воздуха. Или воды. Не знаю, как правильно выразиться. Русло изгибалось среди мрачно-чёрных скал, покрытых серо-зелёным налётом растительности и серо-коричневыми наростами моллюсков. При нашем приближении моллюски захлопывали створки, словно мы им чем-нибудь угрожали. Впрочем, в природе ничего не происходит зря — значит, обитал в здешних местах некто опасный для моллюсков, раз они на свой манер прятались.

Из глубокой трещины в очередной скале на нас недобро взглянули два выпуклых, как у стрекозы, глаза. Я покрепче сжал рукоять хадасского клинка. Жаль, меча у меня опять нет, одни ножны.

Но тварь в расщелине не стала нападать, отсиделась, так и не показавшись. Я не возражал. И уж никоим образом не огорчился, что так и не увидел её целиком.

Скалы с расщелинами стали попадаться чаще. Из некоторых на нас пялились, но явно какая-то мелочь, потому что глаза, хоть и были похожи на первую пару, размерами сильно уступали, да и расположены были куда ближе друг к другу, чем первые.

И ещё стали часто попадаться кучки притопленных деревяшек, похожих на загодя приготовленные кострища. Я проехал шагов двести, прежде чем заподозрил в этих будущих кострищах некоторую систему.

— Хм… — сказал я задумчиво и огляделся повнимательнее.

Потом освободил ноги из стремян и встал в седле во весь рост. Корняга слабо шевельнулся у меня на плече, а карса вдруг мягко вспрыгнула Ветру на круп.

Я не успел рассмотреть ничего вокруг — нечто длинное, как лента со шляпки джурайской модницы, и чёрное метнулось ко мне и сильно толкнуло в грудь. С проклятием я выронил факел и спиной вниз грянулся с Ветра. Дно было не очень твёрдым.

Шипение карсы рассекло тишину и оборвалось. Я глянул — в нескольких шагах от меня подпрыгивал живой клубок: карса и пытающаяся опутать мою подругу давешняя чёрная лента. Точно так же я как-то наблюдал за поединком домашней кошки с болотной змеёй, невесть как заползшей в соседский огород.

Между скал что-то зашевелилось. Ох, не к добру…

Я вскочил; Корняга вцепился в ворот курткоштанов и изо всех сил старался не свалиться.

Обронённый мною факел упал на одну из кучек топляка. И топляк загорелся. Сначала одна кучка, потом соседняя, вспыхнувшая от шальной искры, потом две ближайших… Какая-то минута — и вокруг запылали несколько десятков костров. Я уже говорил, что под «водой» языки пламени были, почему-то, покороче, чем наверху, но и здесь они впечатляли. Невольно я прижался к кострам, с недоверием глядя в сгущающийся сумрак.

Похоже, вечерело. Меар нацелился на отдых там, в обычном мире. Мне нужно готовиться к превращению… Вот, джерхова сыть, снова бедняга-Тури очнётся не пойми где, на дне реки, и некоторое время будет в смятении. Хотя она, наверное, привыкла к разного рода сюрпризам.

Едва я вспомнил о спутнице, появилась карса. Кажется, она расправилась с чёрной лентой и теперь, дико сверкая полушариями жёлтых, навыкате, глаз, была готова к новой драке. Я благодарно взъерошил шерсть на её загривке. И вернулся в седло.

Сверху я ясно разглядел, что пылающие костры складывались в совершенно определённый и однозначный рисунок — пятиконечную звезду, заключённую в огненный круг. Мрачная красота, оттенённая сумерками, поразила меня. Слабо трещали сгорающие сучья.

— Тьма меня разрази, если это не веха огня! — прошептал я. Конечно, я ждал, что придётся что-нибудь сжечь, ждал с той поры, как о вехе рассказал Лю-чародей, и в нынешней огненной феерии я сыграл роль первой искры, правда, достаточно случайно. Подумаешь, уронил факел…

Только уж очень сильно я подозревал, что это, никакая не случайность. Все случайности остались за Юбеном.

В полумраке сновали неясные безмолвные тени. Излишне уточнять, что мне они весьма не нравились. Однако никаких попыток напасть на нас тени не предпринимали, и я мысленно поблагодарил их за это.

Ветер, я верхом на нём, Корняга верхом на мне и карса, жмущаяся к ногам Ветра, — мы помещались в самом центре пылающей звезды. Я то и дело оглядывался, соображая, как же поступить дальше.

Я не заметил, как шныряющие мелкие тени будто по команде исчезли.

Стало вдруг совершенно тихо, только победно гудело освобождённое пламя. Я озирался, охваченный неясной тревогой.

Тень я увидел спустя какие-то мгновения после того, как почувствовал эту тревогу.

Огромный размытый силуэт вдруг встал из-за дальних утёсов, возвысился над окрестными скалами и навис над огнями. Тускло-размытое пятно садившегося Меара колебалось над головой Тени. Пара горящих глаз вперилась в нас — человека, карсу, коня и едва живой от страха пень. Справедливости ради отмечу, что у меня тоже затряслись поджилки.

Тень глядела на нас около минуты, мне же показалось, что прошла вечность. И ещё показалось, что жизнь капля за каплей истекает из меня, Морана, оборотня-анхайра. Но едва я шевельнулся, я понял, что по-прежнему жив.

Не стала Тень причинять нам зло. Даже не знаю почему. Вдруг дрогнула, и осела, как невесомая джурайская фата, соскользнувшая с венца невесты.

Растворилась Тень в окружающем полумраке. Костры тотчас стали угасать.

Только теперь я вдруг понял, что Тень была очень похожа на Стража. Небывало огромного, но в общем-то обычного Стража. Не Стража Тепла, определённо, и не Стража Стремнин. Скорее — Стража Дуновений или Стража Камня. Но какой она казалась громадной!

Хорошо, что ей не взбрело в голову… гм, а есть ли у Теней голова? Хорошо, что она не напала. Не знаю, сумели бы мы защититься от этого создания? Да и как?

Костры догорали. Вокруг снова зашевелилась местная живность, тоже слишком похожая на неясные тени, но эти были, во-первых, поменьше, а, во-вторых, тенями казались только в опустившихся сумерках, а при ближайшем рассмотрении быстро обращались в обычных рыб или жуков. Обычных водных обитателей.

Я на неверных ногах подошёл и подобрал обронённый факел, взял Ветра под уздцы и повёл прочь с русла. Нам повезло: невдалеке я набрёл на подъём, приведший на обширное мелководье. Здесь было посветлее. Среди округлых валунов, поросших бородами водорослей, шныряли мальки и ползали пёстрые палочки с ногами — личинки каких-нибудь стрекоз, наверное. Я выбрал пятачок почище, натаскал дров, безжалостно припахав Корнягу, который тщетно мечтал отсидеться на плече, и развёл добрый костёр. Ветер снова решил попастись, но далеко не отходил. Молодец, коняга. Порою мне кажется, что ты умнее меня, только молчалив не в меру.

— Слушай, деревяшка, — сказал я Корняге. — Близится пересвет, так что мне предстоит скоро уйти. Тури, как ты, скорее всего, уже знаешь, превратится не сразу. Выходит, что тебе придётся некоторое время побыть одному с карсой и вулхом. Не дай им подраться, понял? И огонь поддерживай. Будешь умницей — буду кормить. Всегда. Понял, пень?

— Понял, Мо… Одинец.

— Тури передай: веху огня я прошёл. Дальше двигаться нужно по руслу… Впрочем, она знает.

Наставляя Корнягу, я помалу раздевался. Сбросил сапоги, стянул одежду. Сложил всё аккуратной стопкой у самого огня.

Река готовилась встречать пересвет. Некоторые обитатели устраивались на отдых, замирали в укромных местах, захлопывали створки раковин, закапывались в песок. Некоторые — наоборот, пробуждались, встречая день, ещё один день, когда предстоит сожрать ближнего, какой послабее, и не дать остальным сожрать себя. Мы мало кого интересовали здесь, на мелководье — крупная рыба хозяйничала либо на глубине, в главном русле, либо в тёмных омутах. Надеюсь, госпожа Тури, ты быстро разберёшься, как вести себя в реке. И отыщешь единственно верный путь к У-Наринне. Или хотя бы ведущий в нужную сторону.

Бросив охапку сучьев в огонь, я опустился на корточки. Я уже смутно чувствовал близость превращения, когда вулх начинал беспокойно шевелиться во мне и пытаться прорваться сквозь толщу человеческих ощущений к поверхности, к свету. С добрым утром, серый брат!

Ты, наверное, тоже удивишься, очнувшись на речном дне. А, может, и не удивишься. Извини, я даже не знаю — любишь ли ты рыбу. Скорее всего — любишь. Отчего же не любить!

Корняга опасливо отодвинулся от меня, выпустив пару мелких пузырьков из дупла.

«Началось!» — понял я и канул в небытие, поглощённый стеной непроглядного Мрака.