"Ирина Николаевна Васюченко. Иcкусство однобокого плача" - читать интересную книгу автора

блаженный оскал укрощенного тигра - мелкий клерк посредственной наружности с
банальной репутацией способного тридцатилетнего мальчика, рискующего
спиться, блистательно демонстрировал все это - другому, еще помельче, клерку
в юбке, большеголовой малорослой растяпе, изумляющей коллег по работе
житейской бестолковостью и обилием бесполезных познаний. Да какая разница,
кем мы казались другим? Мы, королевские особы, путешествующие по этому
плебейскому миру инкогнито... С неописуемым азартом я подыгрывала
импровизациям партнера. И с тайным смирением вздыхала о том, что он в любви
Моцарт, я же всего лишь Сальери.
Не то чтобы мы без конца миловались и ворковали, отнюдь нет. Но каждый
шаг, слово, оброненное в шутку или всерьез, в трезвости и во хмелю,
чудилось, несли отсвет божественного огня, и ничто его не пригасит - даже
если случится брякнуться в лужу посреди улицы на потеху прохожим.
Поэтому впервые настоящий страх я испытала не тогда, когда Скачков
загляделся вслед прохожей красотке - подумаешь! Нет, в то утро мы просто
рискнули проехать на трамвае одну остановку без билета. И попались. Цифра
двойного штрафа прозвучала неприятно: берясь за сумочку, я подавила
досадливый вздох. Но что с того? Финансовый ущерб будет мгновенно забыт -
сейчас переглянемся, он состроит дивную гримасу удрученного шимпанзе, я
томно пророню: "Какие убытки!"... И тут Скачков закричал. Вздрюченным
незнакомым голосом трамвайного правозащитника он орал, что это безобразие,
мы не виноваты, только что вошли, он из принципа отказывается платить... Мы
были вместе четыре года, но таким я его видела - и слышала - впервые.
Скандал тут же и заглох, драть глотку не стоило труда: контролер был не
лыком шит. Муж раздраженно ткнул ему наши штрафные рубли, мы выскочили из
трамвая... Переглядываться не хотелось. На сердце давило. Будто стряслась
беда. Еще недавно такое было бы невообразимо. А теперь настала пора
подумать, отчего это стало возможным.
Ошибки не было. Наше собственное, на двоих, королевство разваливалось.
Я-то думала, оно неуязвимо, это же творчество, самое сладостное из всех, а
мы уже мастера, и мы растем... Только по ночам меня, все еще летающую в
снах, преследовал кошмар: лечу, а внизу - погоня. Смешно: где им поймать! Но
преследователи неутомимы, а я теряю высоту, и нет имени ужасу, ждущему там,
на земле.
Короче, наступил творческий кризис. Романтические личины выцвели.
Передо мной совслужащий, уставший, что ни день, пялить потрепанное брачное
оперение. Вспомнил, что он "просто мужик", а значит, в своем праве. Не Сид,
а инженер, и, заметьте, не из худших. Читывали-с кое-что, кой о чем и
думали-с, да сколько можно на цыпочках ходить? Захромаешь. Я ж у тебя и
чихнуть не смею без оглядки на великих гуманистов прошлого! Русские бабы
чего только не терпят, если, конечно, вправду любят, ты не замечала? Иная
вся избитая ходит, а за своего Васю любому глотку перегрызет. А мне стоит в
компании шуточку отпустить насчет красоты какого-нибудь чучмека или
особенностей еврейского характера, как у тебя сразу в каждом зрачке по
пистолетному дулу, будто я уже не трепач, как все, а предводитель
ку-клукс-клана...
- А ты не замечал, что со мной шуточки про чучмеков не проходят? Что
"трепачи, как все", пасутся в других местах?
Вот уже и слеза, гадина, выползает на правую щеку. Неважно: к
собеседнику я повернута левой. Овладеваю искусством однобокого плача. Делаю