"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

вида". Не тут=то было! На следующее утро Алеша притащил в класс том
Державина и, торжествуя, продемонстрировал всем желающим довольно игривое
стихотворение, обращенное к некоей обольстительной, но корыстной Пламиде:
там была в точности такая строка.
И вот этот человек оказывал мне честь, называя меня своим другом.
Лучшим другом, и это при том, что я был мальчиком вполне заурядным. Не
блистал иными талантами, кроме пресловутых умеренности и аккуратности. Не
умел срифмовать и пары строк. В присутствии гимназисток каменел. К учителям
питал неизменное почтение, которого сам же стыдился, угадывая в этом чувстве
что=то рабски иррациональное.
Не мог же я в самом деле не видеть, что истинного уважения среди них
заслуживали единицы! А вот поди ж ты: стоило тому или иному болвану,
вооруженному указкой, сдвинуть брови и остановить на моей персоне
вопрошающий взор, как что=то во мне сжималось. Урок я, как правило, знал
недурно, шалостей особых за мной не водилось - кажется, чего бы трусить? Но
я все же трусил, хотя предпочел бы трижды умереть, чем признаться в этом.
Короче, я был обыкновенным нудноватым зубрилой. Зато в мечтах часто
видел себя таким молодцом, что... Надобно сознаться, мечты эти были до того
глупы, что и сегодня мне, старому барбосу, было бы неловко, если б
кто=нибудь проведал о них. Детство куда ни шло, но на отрочество, право же,
мудрено оглядываться с умилением. А вышло так, что моя память почти ничего
не сохранила от детства.
Зато подростком я помню себя превосходно. Застенчивость, ежечасно
терзавшая сего не ведомого толпе героя, донельзя мучительная, тем не менее
служила ему славную службу, мешая явить миру разнообразные гримасы
воспаленного самолюбия. Оно переполняло меня до самых ушей, к слову сказать,
оттопыренных и неприятно розовых. Было у Сидорова одно убийственное словцо -
"самоосклабление". Он его где=то вычитал, чтобы при случае беспощадно
припечатывать им своих недругов, коих имел немало. Но мне, его лучшему
другу, жалкий порок самоосклабления был присущ в огромной степени. К
счастью, Алеша никогда не обращал против меня сего отравленного оружия.
- Какая скука! - Сидоров лениво, словно разоспавшийся лев, поднялся со
своего места. Классный наставник Лементарь только что объявил нам, что
господ гимназистов просят пройти в актовый зал. В приглашении сквозил намек
на сюрприз, род маленького нежданного праздника. Но мы, как водится, уже обо
всем знали, и директорская затея, годная лишь на то, чтобы пленять
приготовишек, вызывала у нас скептическую усмешку. В исполнении Сидорова
последняя была воистину превосходна, однако и я старался как мог.
А все же в глубине души, топорщилось щекочущее любопытство. Предстояло
открытие громадного аквариума с водорослями и рыбами южных морей.
Приготовления велись уже давно, все успели привыкнуть к угловатому
сооружению, задрапированному грубой темно=зеленой материей и поражавшему
своим уродством. Однажды возникнув на площадке второго этажа над парадной
лестницей и заняв эту весьма просторную площадку на добрую треть,
сооружение, казалось, не претерпевало более никаких изменений. Однако
мальчики, имевшие обыкновение являться в гимназию раньше прочих - одна такая
ранняя пташка была и в нашем классе, - рассказывали, что своими глазами
видели, как подле таинственного куба хлопочут какие=то люди, а командует ими
"маленький такой, в сером, руками все водит, водит".
Больше мы ничего из своей ранней пташки не вытянули. Этот малый, словно