"Ирина Николаевна Васюченко. Голубая акула " - читать интересную книгу автора

поближе.
Я прислонился лбом к стеклу. Оно было сухим, прохладным... А там,
внутри, в маленьком зачарованном царстве все продолжался беззвучный, древний
как мир танец, смысла которого не дано постичь сухопутному существу.
- Да пойдем же, наконец! --- Сидоров крепко держал меня за локоть. -
Опоздаем, опять Созонтьев будет пилить. Постой, ты что, не слышал, как я
тебя звал?
Но разбираться, кто и что слышал, времени уже не было. Географ
Созонтьев, рассеянный, вечно взъерошенный человек холерического
темперамента, сам опаздывал на свои уроки, но был тем пламеннее убежден, что
явиться туда хоть на секунду позже него есть бесстыдство непомерное.
На сей раз пронесло: успели, хотя Созонтьев влетел в класс, только что
не наступая нам на пятки. Покосился раздраженно, однако смолчал. Урок
начался. Все стихло: несмотря на вздорные выходки и "пиление", Созонтьева
любили. Это был преподаватель милостью Божией, хотя детей не особенно
жаловал и, как считалось, не понимал, а к священной пытливости юных умов
относился с брюзгливым недоверием.
География - вот что было его страстью. Говоря о ней, он зажигался и
горел у нас на глазах пламенем высоким и чистым. Присутствовать при этом
таинстве было настолько увлекательно, что самые непоседливые замирали,
стараясь не потревожить - у нас говорили "не разбудить" - вдохновенного
Созонтьева.
Но стоило кому=нибудь со стуком уронить на пол карандаш, шепнуть два
слова соседу или хотя бы слишком громко вздохнуть, как Созонтьев опоминался.
Тогда он обводил класс горьким язвительным взором человека, который осознал,
что мечет бисер перед свиньями, и оборвав рассказ на полуслове, начинал
вызывать к доске.
Опросы эти были обидны и неприятны, хотя географию мы знали недурно и
наше к ней пристрастие заслуживало более милостивого отношения. Но нет,
Созонтьеву было все мало. Лучшие ответы он слушал с застывшим лицом
несгибаемого мученика, а при малейшей оплошке гимназиста морщился, как от
зубной боли.
Только годы спустя я догадался, что все это были рассчитанные приемы.
Значит, он все же понимал нас, коль скоро его актерство действовало
безошибочно, хотя на каждом уроке повторялся тот же спектакль. Бедный
Созонтьев. Он умер от чахотки перед самой войной. Его единственный сын был
среди тех, кто погиб на площади девятого января. Говорили, будто, узнав об
этом, географ в присутствии учеников плюнул на портрет государя императора,
но ни мне, ни Сидорову, пересказавшему мне этот слух, не было доподлинно
известно, правдив ли он.
Так или иначе, после смерти сына Созонтьев ушел в отставку, стал
хворать и несколько лет спустя угас в бедности и одиночестве. Что до меня,
мне предстояло покинуть гимназию много раньше, чем кто=либо ожидал, и с тех
пор я больше не видел нашего географа. В загробную встречу верую мало, но
если б она оказалась возможной, вы, Викентий Михайлович, были бы среди тех
немногих, кого я хотел бы повстречать из числа своих собратьев по этому
свету. Впрочем, убежден, что вы меня не помните. Никакой особенной вашей
приязни гимназисту Алтуфьеву заслужить не привелось.
Но я в тот раз и его не слушал. Это было ни на что не похоже. Мое
бесчувственное тело, застыв в привычной позе почтительного внимания, торчало