"Борис Львович Васильев. Прах невостребованный " - читать интересную книгу автора

Дорогая Женек! Стоим еще в том же лесу, и лично я - в той же землянке.
Когда отсюда уйдем - неизвестно; сегодня к нам прибыло пополнение, и
возможно, что вместо обещанного нам отдыха в глубоком резерве нас пошлют
снова прорывать фронт. А пока мы выжидательно смотрим и не предпринимаем
крупных наступлений - война уж достаточно нас научила осторожности и
благоразумию. И нужно побывать здесь, среди наших стрелков, послушать их,
чтобы сравнить качество наших войск с достоинствами австро-германо-турецкого
сброда, чтобы понять всю необыкновенность того пессимистического взгляда на
конечный исход войны, с которым так часто приходилось сталкиваться там, в
тылу. Для характеристики приведу такой случай. После второй вечерней атаки
8-го авг. я часов в 12 ночи пополз около неприятельских окопов, параллельно
его проволочным заграждениям, чтобы определить, как много стрелков залегло в
воронках и нельзя ли эти одиночные ячейки соединить в одну общую линию.
Кругом свистели пули, с гулом разрывались бомбы - я как-то уже отупел и тем
не менее удивился. Подползаю к одной ячейке, смотрю: лежит стрелок - голова
в воронке, а все тело снаружи: со стороны противника его голову защищает
маленький бугорок земли да сверху положенный сноп ржи. Окликаю: "Какой
роты?" Молчит. Подползаю: храпит, да так, что, наверное, в неприятельских
окопах слышно. Насилу растолкал его: "Что же ты спишь здесь? Ведь это же
опасно!" "Никак нет, Ваше Благородие, тут спокойней и ветерком продувает".
Заметь, что это в 15-20 шагах от пр-ка, под сильнейшим огнем, и это не сон
обезсиленного человека, а полнейшее пренебрежение опасностью. Конечно, не
все наши стрелки таковы, но можно радоваться, если таких храбрецов в полку
найдется сотня-другая.
Крепко целую тебя, до свидания. Привет Абрамовым и Оле. Пиши, Женек!
Твой Федра".
"21 августа 16 г.
Дорогая, если можешь, пришли мне возможно скорее (если можно,
телеграфом) рублей 200. Почему, зачем - не спрашивай. Такую гадость сделал!
Господи, а ведь меня когда-то за чистоту моих помыслов и убеждений звали
Сократом. Как мне стыдно, как мне больно, Женек!".
"22 августа 16 г. Та же землянка. № 19
Прости, дорогая, что прошлое письмо мое закончилось, мягко выражаясь,
"странною" просьбою.
В голове страшно запутанный клубок мыслей, частью старых, уже
познакомивших меня с своей грязью, частью только теперь ставших для меня
ясными. Как бы мне хотелось увидеть тебя хоть на несколько часов, чтобы
вылить перед тобою всю накопившуюся муть в душе. Начну с моей просьбы
прошлаго письма. Я, увлекшись шмен-де-фером, проиграл деньги, которых я не
имел ни нравственного, ни юридического права проигрывать. Я не понимаю,
поверь, я говорю вполне искренне, не понимаю, как я мог допустить такую
дряблость воли, такую, скажу прямо, пакость. Ведь я первый не подал бы руки
и от всей души презирал бы человека, сделавшего то же самое. Не говорит ли
это о том, что я ношу в своей душе много грязного, порочного, не
обнаружившегося до сих пор только потому, что не представлялось случая?
Видишь ли, дорогая, как бы тебе это выразить - ужас для меня в происшедшем,
собственно, не в том, что я истратил чужия деньги. Ясное дело, это -
преступление, но преступление такого свойства, которое, так сказать, не
затрагивает той части моего "я", с каким неразрывно связана ты. Для меня
новым и наиболее печальным событием является вот что: проигрывая и чувствуя,