"Борис Львович Васильев. Прах невостребованный " - читать интересную книгу автораМоя 12-я рота и 11-я рота составляют одну сводную, и потому получилось два
ротных командира. Без наблюдения стрелков оставить нельзя, и мы дежурим ночью по три часа: пройдешь по окопам, по блиндажам, посмотришь, есть ли наблюдатели по бойницам, не спят ли стрелки, не заметно ли какого-нибудь движения в неприятельских окопах и т.п. Наша землянка в 3 арш. длиною в 30 шагах от передовых окопов, а между нашими и австрийскими окопами всего 120-150 шагов. У одной стены землянки спит наш батальонный командир, капитан князь Друцкой-Соколинский, а к другой прижался командир 11-й роты; я же между ними сижу на цинковой коробке из-под патронов, светит мне свеча, вставленная в штыковую трубку: штык воткнута в землю. Сейчас кончу это письмо и постараюсь, прижавшись в уголок, заснуть: скоро начнет светать. Телефонист сейчас сказал, что далеко влево от нас сильный артиллерийский огонь - очевидно, австро-германцы решили во что бы то ни стало прорвать нашу линию. Хоть бы Бог помог нам отбить эти атаки и на австрийских плечах докатиться до Львова. Ну, спи спокойно, моя дорогая. Крепко целую тебя, моя милая Женек! Твой Федра". "17 августа 16 года. Окопы. № 15 Затишье продолжается: только вечером и ночью беспрерывно поддерживается огонь, не столько губительный, сколько нервирующий - в течение пяти суток, как мы находимся в этоих окопах, в нашей роте убито - 5, ранено - 7, и то большею частью они погибли от бомб, бросаемых из неприятельских окопов. Вчера вечером и сегодня утром несколько бомб разорвалось рядом с нашей землянкой, но все обошлось благополучно. Откровенно говоря, уж надоело сидеть здесь, тем более, что вчера и Спать приходится, согнувшись в три погибели: шинель служит матрацем, подушкой и одеялом: приходится изощряться. Уж семь дней прошло, как я не снимал сапог - ноги, извини за выражение, сопрели. Противно так! Обед сюда носят деньщики: наш обоз стоит верстах в 9-ти отсюда. И деньщикам достается, и обед холодный, потому что огонь разводить нельзя - от противника все видно и сейчас же обстреляют. У меня деньщиком Федот Ткачев, лет сорока: хороший услужливый малый, относится ко мне с каким-то боязливьм почтением: наверно, потому, что я не употребляю "изящной литературы". Все положительно здесь ругаются и ругаются прямо-таки артистически, как может ругаться только русский. Спрашиваю одного офицера: "Почему и зачем вы совершенно беспричинно ругаетесь?" - "А чего ж мне не ругаться? Что я, архиерей, что ли?" Вот и все - коротко и ясно. Ну пусть на здоровье ругаются - во мне слишком сильно отвращение к этому лексикону, чтобы соблазниться общим примером. Писала ли ты Сергею Артемьевичу? Ты, Женек, не откладывай нашего дела в долгий ящик и делай то, что можешь делать. Пиши, дорогая беляночка, не забывай безумно любящего тебя Федру". "18 августа 16 г. № 16 Не знаю, что сегодня со мною: подействовала ли постоянная опасность, предчувствие ли какой-то перемены в твоей душе - не знаю! Но только какая-то тоска сжимает сердце - это не предчувствие опасности, не скука одиночества - нет, это боязнь за тебя, за твою любовь! Вчера в 2 ч. ночи, когда я шел со своей ротой из окопов, мне пришлось |
|
|