"Алексей Варламов. Лох" - читать интересную книгу автора

повествования. Лева со снисходительным, но и немного задетым видом заметил,
что все это никуда не годится, надумано и написано ужасным языком.
изобилующим штампами, схематично и вообще лучше начать с рассказов,
поучившись краткости и выразительности у Бунина и Чехова. Будь Тезкин чуть
проницательней, он бы, без сомнения, распознал в безапелляционном тоне
товарища голос собрата по перу, намного его опередившего в литературном
опыте и позаимствовавшего эти советы у мудрых литконсуль-тантов. Однако
такого рода подробности автора не интересовали, ни о какой писательской
стезе ни тогда, ни позже он не помышлял, а что до "фактуры", то...
-- Все это, -- печально проговорил он, -- было.
-- Не трепись! -- оборвал его Лева еще более оскорбленно. Тезкин пожал
плечами и не столько от жажды оправдаться, сколько от давней потребности
открыть душу поведал Голдовскому горестную историю своей любви. Лева
вертелся и ерзал, задавая самые неподобающие вопросы, но Саня с
несвойственной его годам мудростью их опускал и с той поры, сам о том не
подозревая, приобрел над другом власть необъятную.
Они встречались почти каждый день и говорили о том, о чем только могут
говорить двое милых мальчиков из интеллигентных семей эпохи развитого
социализма, которым кажется, что это они первые открыли истину, будто
окружающий мир жесток и несправедлив, полон фальши и любые слова о доброте и
любви служат лишь для прикрытия эгоистичной сущности человека.
-- Брат, неужели и мы с тобой станем когда-нибудь такими? -- спросил
однажды Левушка.
Тезкин промолчал, и Лева порывисто воскликнул:
-- Санька, давай поклянемся, что никогда, какие бы испытания ни
посылала нам судьба, мы не предадим себя и не изменим нашей ^дружбе.
-- Я не знаю. -- пробормотал Тезкин, -- я не уверен в себе.
-- Эх ты, слабак! -- заключил Лева с горечью.
Разговор этот по доброй российской традиции проходил в питейном
заведении, куда юные идеалисты любили захаживать, спасаясь от промозглых
московских вечеров и наскребая под ленивыми взглядами швейцаров мятые рубли
хотя бы на один коктейль. Пускали их не всегда, но зато, оказавшись в
уютных, наполненных дымом зальчиках с низко свисающими абажурами, они сидели
над коктейлем до самого закрытия. До одури курили и вели глубокомысленные
беседы, не забывая поглядывать по сторонам, ибо философия философией, но в
нежные годы молодости у обоих на первом месте были совсем иные ценности.
Тезкин, храня в душе и теле верность канувшей в лето художнице, с
большим сочувствием относился к попыткам друга встретить за каким-нибудь
столиком прекрасную даму. Однако с дамами им не везло, красавицы в
великолепных вельветовых джинсах не обращали на любомудров внимания. Оба
выглядели слишком напыщенно и неказисто, Лев впадал в меланхолию и, когда
денег бывало больше обычного и они выпивали не по одному коктейлю, а по два,
хмуро стучал кулаком по столу и с нарочитой громкостью говорил:
-- Старик, тебя преступно рано сделали мужчиной. Саня послушно кивал:
мол, да, жизнь прошла, все осталось позади, и теперь в душе у него седина.
На них неодобрительно косились, иногда подходил внушительный парень с
золотой цепочкой на шее и предлагал выйти освежиться. На душе становилось
гадко, гардеробщик, подавая им дешевенькие куртки и тщетно ожидая получить
мелочь, звал сыроежками.
-- А ну их к черту, эти кабаки! Как они мне надоели! -- бормотал