"Меня нашли в воронке" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)Глава 2. Первый пошел!Очнулся он уже днем. Лицо нещадно кололо трухлявое серое сено. Голова болела? Нет, голова раскалывалась как спелый арбуз. С трудом Лешка перевернулся на спину. Очки, как ни странно, были на месте, только оправа вся изогнулась. Постепенно размытое серое небо сфокусировалось и превратилось в крышу сарая. С трудом он перевернулся еще раз и встал на четвереньки. И его тут же вырвало остатками вчерашних макарон. Пересилив себя, он подполз к стенке и, цепляясь за доски, встал. Несколько минут постоял так, а потом выглянул в щель между досок. И едва опять не потерял сознание. По двору ходили немцы. Самые настоящие. В серых мундирах и касках, которые архетипами остались в подсознании, вколоченные советскими фильмами. Сломав забор, засунул задницу во двор полугусеничный бронетранспортер — Шютценпанцерваген. Кажется, так Юрка говорил. И говорили фашисты на немецком. Чего-то реготали, над чем-то ржали. Двое курили на завалинке около дома. Леха сполз по стенке, судорожно хлопая себя по карманам в поисках «Примы». А хренанас! Сигарет не было. И зажигалки тоже. Стырили, суки арийские. «Вот я приложился башкой-то» — подумал Лешка. — «Зрительно-слуховые галлюцинации в полном объеме. Впрочем, и тактильные тоже». В этот момент во двор въехал мотоцикл, судя по звуку. Чихнул и развонялся бензиновым угаром. «И обонятельные еще…» — меланхолично добавил он сам себе. Во дворе завопили чего-то, забегали туда-сюда. Лешка привстал до щели. И точно, приехал какой-то сухопарый чувак. С витыми погонами, в фуражке с загнутой вверх тульей. Быстро пробежал в дом, махнув лениво открытой ладонью солдатам. Через минуту оттуда выскочил боец и вприпрыжку побежал к сараю. «А вот и большой белый писец пришел…» — подумал Алексей. Дверь, невыносимо скрипя, открылась. — Raus hier, beweg dich! — немец уточнил свои слова, показав направление стволом карабина. Лешка на всякий случай поднял руки за голову и вышел из сарая. С каждым шагом его колотило все больше и больше. На ступеньках крыльца вообще едва не упал. В сторону повело как пьяного. Конвоир жестко, но аккуратно схватил его за шкирку, не дав свалиться. Странно, но гансы не обращали никакого внимания на пленного. Хотя в фильмах обычно показывали, что они должны непременно издеваться над пленным и ржать как дебилы последние. А эти вели себя совершенно не так. Один чистил шомполом ствол карабина, другой чего-то писал, наверно письмо своей фройляйн, третий вообще дрых под телегой. Никто не играл на гармошке и не гонялся за курицами. Впрочем, может быть, они их уже давно сожрали? При входе в комнату Лешка едва не хряпнулся о притолоку многострадальной головой. — Nehmen Sie Platz! — вполне дружелюбно показал ему на табурет в центре комнаты упитанный офицер в расстегнутом кителе. Сам он сидел за большим круглым столом, а тот тощий, что приехал — стоял в углу, слегка справа за спиной. — Данке шён! — кивнул осторожно Алексей и сел на табурет. — Sprechen Sie Deutsch? — приподнял бровь сидящий. — Я. Абер зер шлехт… Ин дер шуле Лере. — Klar… — И тут в голосе офицера появился металл — Name, Dienstgrad, Truppengattung, Einheit? — Эээ… Вас? — Имья, звание, род фойск, фоенная част? — подал голос стоящий. — Что? Кто? Я? Я не военнослужащий. Я гражданский, не солдат. — Лешка усердно замотал головой. — Antworte auf die Frage! — Отвечайт на фопрос! — Алексей Иванцов. Только я же говорю, я не военнослужащий. — Warum hast du dann Uniform an?? — уставился на него сидящий офицер. — Тогда почьему ит есть ф фоенный форма? Тут Алексей замялся не зная, что и сказать. Как тут объяснить то, если сам ничего не понимаешь? — Господин… эээ… — Herr Hauptman! — Хер гауптман… — Лешка внутренне ухмыльнулся — Я форму снял с убитого, потому что своя одежда вся уже изорвалась, а ходить-то надо в чем-то? Стоящий офицер быстро переводил гауптману. Тот кивал, записывал и, почему-то, морщился. — Was f#252;r ein Toter? Dieses Muster gibts weder bei uns noch bei den Russen? — С какого убьитого? Такой фоенной формы ньет ни у нас, ни у русских. — Wie bist du hierher gelangt? Woher kommst du und wo willst du hin? Mit welchem Ziel? — Как здьесь оказался? Куда и откуда шел? С какой целью? — Живу я тут, герр гауптман, вернее не тут… Домой иду, в Демянск. Немцы переглянулись. — В Демянск? — переспросил длинный. — Ну да, я там родился, потом родителей посадили и мы переехали в Вятку, потом меня призвали, но я сбежал, потому что не хотел воевать. Я этот… Свидетель Иеговы. Вот. «Что я несу-то…» — с ужасом подумал Лешка. — Von welchem Ermordetem? Es gibt keine solche Milit#228;rform weder bei uns noch bei den Russen. — Послушай, Ифанцов, хватьит валять ваньку-встаньку. Нам не надо фрать. Это глюпо и бессмысльенно. С какого убьитого? Такой фоенной формы ньет ни у нас, ни у русских. «Млять… Чего сказать-то ему?» — пронеслось в голове. И неожиданно выдал единственную фразу на немецком, которую произносил без ошибок. — Geben sie mir bitte eine Zigaretten! Немцы переглянулись. Тощий достал из кармана… Лешкину «Приму» и пластиковую китайскую зажигалку. Не спеша вставил в мундштук, не спеша прикурил и, также не спеша, подошел к пленнику. Затем наклонился вплотную и выпустил в лицо струю дыма. — У тьебя ньет документов, ти в чужой формье, also… если вьерить тьебе. В карманах нет ничьего кромье этого — он показал «Приму» и зажигалку. — Ты ильи мародьер ильи дивьерсант. В любом случае тебя ждет расстрьел. Verstehst du? — Ф-ф-ферштеен. — кивнул Лешка. Немец кивнул в ответ и отошел, так и не дав покурить. Но и сигаретой не ткнул. — Имья, звание, род войск, военная част? — повторил он свой вопрос. Гауптман громко зевнул. — Я… Я не помню… Контузия у меня. Не помню ничего. Честное слово. — Schteit auf! — неожиданно рявкнул в ответ тощий. Лешка привстал с табурета. Тощий снова подошел к нему и без замаха, коротким тычком пробил в солнечное сплетение. Дыхание мгновенно остановилось, в глазах потемнело от боли и Лешка согнулся буквой «Г». И тут же колено офицера въехало ему в нос. Пленник упал назад, брызнув кровавым веером из разбитого носа и опрокинув табурет. Очки разломились по дужке, но, слава Богу, не разлетелись на осколки. А то бы остался без глаз, военнопленный студент… — Der Schweinerne Dussel! — пробормотал немец, с явным огорчением разглядывая кровавое пятно на брюках. — Der regt mich auf… Гауптман опять зевнул и подошел к окну. Пока они чего-то там балакали, Лешка кое-как пытался восстановить дыхание. В конце концов, получилось, хотя явно сломанный нос этому не способствовал. Зажав нос рукавом куртки, он встал, сглатывая кровь. — Жиф? Ничьего… скоро мы тьебя расстрьльяем, польшевистский фанатик. — Г-г-господин… — Feldpolizeikomissar. «И у них комиссары есть?!» — мелькнула удивленная мысль, но тут же уступила место боли и страху. — Г-господин ф-фелдьп-полицайкомиссар… Я с-скажу в-в-все… — гундосо заикаясь, произнес Лешка. — Sietzen! — рявкнул тот в ответ. Лешка, повинуясь приказу, поднял одной рукой табуретку и присел на нее с краюшка: — Я и в-вправду не з-знаю как здесь оч-чутился. С-скажите, сегодня к-какое ч-число? — Тридцатое апрьеля тысяча девятьсот сорок второго года. — А я из т-тридцатого ап-преля д-две тысячи п-первого. Я из-з-з б-будущего… Фельдполицай поморщился и вмазал Лешке еще раз. По уху. Этого хватило, чтобы тот вновь свалился на пол. Потом фриц высунулся в окно и чего-то гавкнул. В избу влетели два дюжих солдата, схватили Лешку под мышки и потащили в сарай. По пути пересчитали им все ступеньки и пороги. Только в сарае уже Лешка несколько оклемался. Хотелось пить, но вот есть почему-то не хотелось. А еще хотелось умыться. Кровавые сопли — вот только теперь он понял, что такое «кровавые сопли» — подсыхали и стягивали кожу. Стреляло в ухе, саднило в носу… Но больше всего хотелось жить… Как-нибудь, но жить. Лешка свернулся калачиком на охапке сена, ровно в детстве и попытался задремать… — Обычный сумасшедший, герр фельдсполицайкомиссар. Попал на фронт, первый раз под обстрел и тронулся умом. — Не сомневаюсь, гауптман. Я был под Оршей, когда русские первый раз применили свои «органы». Тех кто, выжил в том аду, списали поголовно. Одного мне даже пришлось пристрелить. Он лежал в траншее, палил в небо из пулемета и орал «огненные черти, огненные черти!». Меня волнует другое… — фельдсполицайкомиссар не заметил, как передернуло толстячка гауптмана. — Меня волнует другое. Его форма. Эти сигареты и эта зажигалка. Видите наклейку на зажигалке? «Сделано в Китайской Народной Республике». Китайской??? Но Китай воюет с Японией… Им не до мелочей. Японский протекторат? Манчжурия? Или Шаньси? Или Синьцзянь? Там черт не только ногу сломает, в этих китайских государствах… Похоже это японцы. Они, хотя и наши союзники, могут приторговывать с Советами по мелочам. Второго фронта на русском Дальнем Востоке, к сожалению, мы до сих пор не имеем. Далее… Сигареты «Прима. СССР» производства компании «ДЖ. Р. Рейнольдс Тобакко Компани. г. Санкт-Петербург». Американцы штампуют эти сигареты в забытой Богом Флориде и ленд-лизом поставляют русским. В эксклюзивном, экспортном исполнении. — Почему во Флориде, герр… — Давайте без чинов. Дитер Майер, к вашим услугам, — щелкнул каблуками комиссар тайной полевой полиции. — Хорошо, герр Майер. Рудольф Бреннер. Так причем же тут Флорида? — переспросил гауптман. — Там у янки есть город. Санкт-Петербург. Один из центров табачной промышленности Юга, между прочим. Дразнят американцы Усатого. — Ухмыльнулся Майер. — Дразнят… Это как раз в духе янки. И только им в голову приходят эти идиотские слова — прима, экстра, королевский размер… И что в итоге мы имеем? — Что? — не понял Бреннер. — Японская зажигалка, американский табак, новая форма. Без знаков различия, к тому же… Русские перебрасывают сюда элитные свежие части с Дальнего Востока. Вот что это значит. Парень просто не умеет врать. Можно выбить из него все, что требуется. Но мы же, немцы, интеллигентные люди… Не так ли, Бреннер? — Так точно, господин фельдсполицайкомиссар! — щелкнул каблуками гауптман и раздраженно подумал: «Ты-то конечно, интеллигент! Не то что мы, мясо окопное…» — Да перестаньте, Бреннер, мы же договорились с вами… Майер высунулся в окно: — Эй, рядовой! Ко мне! Рыжий немец, сидевший около бронетранспортера, подскочил и бросился к окну: — Рядовой первого класса Эрих Грубер по вашему приказанию прибыл! — Рядовой, бегом до местного старосты. Отряду вспомогательной полиции прибыть сюда через полчаса. Приказ понятен? Выполнять! — Так точно, господин фельдсполицайкомиссар! — рявкнул рядовой, развернулся кругом и побежал за ворота. — Как мне, Рудольф, надоели эти чинопочитания… — вздохнул Майер. — Хочется чего-то простого, домашнего, человеческого. А вам? «Конечно» — мрачно подумал гауптман — «С тобой пообщайся по-родственному. Мигом дело заведут и в штрафбат загремишь, павлин расфуфыренный». Но вслух сказал совершенно другое: — Может быть, отобедаем, герр Майер? — С удовольствием. Только дайте приказ своим солдатам сопли этого большевика вытереть с пола. Лешка очнулся от скрипа дверей. Он вздрогнул от предчувствия, но на этот раз пришли не за ним. В сарай влетел от могучего пинка долговязый красноармеец в натянутой до бровей пилотке и ржавой от грязи шинели. — Вот, суки! — ругнулся он, когда дверь закрылась. — Чего пинаются? Гады… Потом он перелез по сену к Лешке, улегся рядом и протянул руку. — Здорово! Ты чьих будешь? — Наших. — Буркнул Леха в ответ. — Да вижу, что наших! — Засмеялся красноармеец в ответ. — Тебя как звать-то? — А ты чего такой жизнерадостный? — Покосился на него Алексей. — Вадик Зелянин! — вместо ответа протянул руку тот. — Иванцов. Алексей! — Слышь, Лех… — Вадик подвинулся поближе. — А ты как сюда-то попал? — На летающей тарелке прилетел… — Чего? На какой тарелке? — Ничего. Сам не помню. Помню, что по полю шел. Ночью. Темно было, как у негра в заднице. Споткнулся. Упал в яму какую-то, а там чем-то по голове накрыли. Днем тут очнулся. Вадик засмеялся. — Ты что как кобыла? — разозлился Лешка. — Все ржешь и ржешь… — Да так, выражение забавное, как у негра в заднице… Не слышал раньше. Агась! — Дарю, — угрюмо ответил Алексей и осторожно потрогал нос. Кровь уже давно подсохла, но дышать было носом тяжело. — Слышь, Вадик, а у тебя покурить есть чего? — Откуда… Фрицы все отобрали… — Печально вздохнул «сосарайник». — А меня оглушило. Очнулся — немцы кругом. От полка щепки. Триста двенадцатый стрелковый, двадцать шестая Сталинская дивизия, Первая ударная армия. Слышал? — Северо-Западный? — Агась. Под Рамушево бились. То наши надавят, то немцы… Траншеи из рук в руки переходили за день раза по два. А дна в траншеях нет. Кровь да трупы. Да… — Вадик на минуту замолчал, а потом продолжил. — Ну, меня и уволокли. А я сбежал. Агась. Деру на пересылке дал. Лопухнулись фрицы. До вологодских им далече… Он покрутил головой и хекнул. — А я то родом из Старой Руссы. Вот туда и пошел. — Фига себе. А сюда-то как попал? — Так я это… Неделю у солдатки отлеживался. Вроде затихло, ну я и отправился в путь-дорогу. Нарвался, блин масленичный, на полицаев… Вечером отправят по этапу — в деда, в душу, в мать… — А меня расстрелять собираются… — Да ты чего? За что? — Рожей не вышел. Вадик хихикнул: — То-то они тебе нос поправили. А чего за форма такая у тебя? Не видал ни разу. — Опытные образцы ввели. — Покосился на него Лешка. — А я ночью до ветра пошел. Ну и блуданул малость. Вляпался к фрицам в дозор. — А ты не из десантуры? Тут, говорят, немцам в котел две бригады закидывали комиссары… — Да какая десантура… Их же вроде в феврале закинули. А к апрелю вроде как кончили уже. — Сказал Лешка, а сам подумал, что под свитером-то тельняшка… — Да не… Шарахаются еще где-то, — равнодушно сказал Вадик. — Остатки. Фанатики, блин. Ни еды, ни оружия. А все по болотам бегают. Главное толку от них никакого. Сдохли только без дела… — Странно ты как-то говоришь… — Лешка искоса посмотрел на Вадика. — А что тут странного? Уж не знаю, что лучше. По болотам без оружия голодным и раздетым бегать или немцам в плен сдаться. Из плена и бежать можно. А тут куда? Или свои или немцы шлепнут. Немцы дюже десантников не любят. Агась. — А свои-то за что? — Знамо дело… — пожал Вадик плечами. — За невыполнение приказа и дезертирство. Они тут должны были двумя бригадами весь котел немецкий в плен взять. А немцев тута тысяч семьдесят. Во как. — Делааа… — Лех, слышь чего скажу… У меня папироса есть немецкая. Одна. Заныкал от вертухаев фрицевских. И спички в ботинке. Давай-ка курнем! — Давай! — обрадовался Лешка. — А ну немцы унюхают? — А… — Махнул собеседник рукой. — Фингалом больше, фингалом меньше. Подумаешь. — А давай! Соблазн, втянуть хотя бы каплю никотина, был больше, чем очередной удар прикладом. Они устроились в углу сарая и, накрывшись шинелью Вадика, стали по очереди тягать цигарку. В голове поплыло, по рукам и ногам побежали приятные мурашки… — Где, говоришь, служил то? Не задумываясь, Лешка ответил первое, что пришло в голову. — Триста двадцать вторая стрелковая. Восемьдесят шестой полк. Рядовой. — Вроде не было тут триста двенадцатой? — А перекинули недавно. Я вообще первый день на фронте. — Понятен. Ну, сиди пока. Тут Вадик откинул шинель, подошел к двери и пнул несколько раз. — Открывайте, песьи дети! Расколол я его. Дверь открылась. На пороге стояло три бойца в красноармейских ватниках, с трехлинейками, но без петлиц и белыми повязками на правых руках. «Полицаи!» — понял Лешка. — Ну, чего, тезка? Будем знакомы сызнова? — ухмыляясь, сказал «Вадик». — Олексий Глушков, начальник Ивантеевского волостного отряда шютцполицай. Леха молчал. А что тут скажешь? Он встал, заложив руки за спину. — Выходи, тезка. Сейчас тебе шиссен делать будем. Делать нечего. Леха вышел под небо, висящее такой же свинцовой тяжестью над бестолковым миром. Двое полицаев оттащили его к стенке, а начальник Глушков что-то пояснял фельдсполицкомиссару. Тот уже успел сменить штаны, и стоял безукоризненно чистый в этой грязище. Потом они подошли к Иванцову. Немец долго разглядывал опухшее лицо Алексея, а потом сказал: — У тьебя есть два варианта. Льибо ти умираешь сейтчас, льибо ти жьивешь сейтчас. Что ты виберешь? Леха молчал. На дурацкий вопрос можно дать только дурацкий ответ. Но такого ответа не было в пустой звенящей голове. — Молчьишь? Потом он развернулся и резко бросил, ровно выстрелил: — Erschiessen. Рядовые немцы наблюдали молча за происходящим. Глушков взял винтовку, передернул затвор и спросил: — Тезка, а ты родом-то откуда? — Вятка, — Приглушенно сказал Иванцов. — Молись, коли верующий! И глаза-то закрой. Легче будет. Леха закрыл глаза. До сих пор ему все это казалось бредом каким-то, сном, фантастикой. А тут вот она правда-то… Несколько секунд — и тебя нет. А смерть вот она. Из глаз полицая смотрит. Пулей дотянется сейчас и все… Конец… — НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! Леха свалился на колени: — Ж-жизнь. Жить х-хочу. А потом зарыдал и упал окровавленной мордой в коричневую жижу. — Gut! — остановились рядом с ним начищенные сапоги фельдсполицкомиссара Дитера Майера. — Жизнь есть карашо. Но ее надо заслужить. Да? Ты себя плёхо показал на допросе. Сейчас ты докажешь свою преданность жизни, когда съездишь со своими новыми друзьями в деревню Опалево. Говорьят там есть раненый партизан, а можьет твой товарищ. Соратник. Найди и привези его сюда. Поднимите его. Майер отошел на пару шагов, не желая больше пачкаться. Двое полицаев подхватили Иванцова под руки и попытались поднять на ноги. Но Лешка был в полуобморочном состоянии, еле стоя даже с помощью. Полицаи потащили его к телеге и закинули туда как зарезанного поросенка. «Russische scwiene…Welche sie die Schweine aller…» — потом он, поморщившись посмотрел на небо: «der Arsch der Welt…» По дороге в Опалево Лешка успокоился, хотя его и потрясывало время от времени. Ему дали какую-то тряпку, он, сколько смог, отчистил форму. Потом нацепил такую же белую повязку, как и у других. Ему что-то говорили, но он не реагировал, не понимая смысла обращенных к нему слов. Точно через туман доносились звуки разговоров, смешки. Кто-то совал в рот сигарету, он механически курил. Потом снова пошла носом кровь. Он сел сзади телеги — время от времени сморкая и харкая красным на дорогу. Из оцепенения его вывел только сильный толчок в спину. — Приехали! — больше догадался, нежели услышал Иванцов Алексей. Бывший студент первого курса, бывший поисковик, а ныне предатель и полицай. Двое полицаев пошли по одной стороне деревни, Глушков потащил его за собой по другой. Еще один остался в телеге. Они зашли в первый дом, заглянули в подвал, под кровать, залезли на чердак, посмотрели в хлеву. Потом начальник волостной полиции сунул под нос старухи кулак, и они пошли в другой дом. Потом во второй, в третий… А в четвертом Глушков увидал то ли дочь, то ли внучку хозяйки. Молоденькую девчонку лет четырнадцати-пятнадцати. Выпнув тетку на улицу, он рявкнул на Лешку, чтобы тот постоял в сенцах. Тот повернулся было, но краем глаза успел увидеть, как полицай влепил пару оплеух девчонке и навалил ее на стол. Винтовку, чтобы не мешалась, тот поставил в угол и теперь, одной рукой задирая ей юбку, судорожно стаскивал с себя штаны. Девка орала благим матом, но отбиваться даже не пыталась от страшной вонючей скотины за спиной. Впрочем, Алексей этого всего не слышал и не видел. Он целился из винтовки в спину полицая. Грохот выстрела снял все. И вату из ушей, и оцепенение в душе, и вялость в теле. Тело бывшего полицая сползло на пол, а девчонка билась в истерике, залитая его кровью. Иванцов вышел во двор. На выстрел уже неслись по улице двое. Он перезарядил трехлинейку и почти в упор разнес голову одной сволочи. Второй остановился, задергался и побежал обратно за забор. Иванцов пошел за ним. Но дойти не успел. Пуля из немецкого карабина оставшегося в телеге часового пробила ему живот. А потом двое полицаев добивали его прикладами… А он улыбался: «Два — один, наши ведут…» |
|
|