"Меня нашли в воронке" - читать интересную книгу автора (Ивакин Алексей Геннадьевич)

Глава 9. Болото

Ритка всерьез начала беспокоиться, когда стемнело.

Мужики же все обсуждали дальнейшие планы:

— Значит, вы у Ивантеевки работали… — думал вслух дед.

— Ну да. И все там и оказались. И я, и Рита. И Захар с Виталиком там же.

— До Ивантеевки идти — километров сорок в обход болота. И так уже неделя прошла. Где остальные ваши сейчас, ума не приложу. Однако сходить надо. Через болото, до островка километров пять. От островка еще километра три. Там бои были, слышал я. Да и Виталий о десантниках говорил. Вроде бы они там должны быть. Валера, дойти сможешь?

— А куда мне деваться-то? — хмыкнул доктор. — Конечно, дойду. Только все равно я смысла не вижу туда идти. Неделя прошла. Ребята уже разбежались как минимум.

— Попытка, так сказать не пытка, — почесал отсутствующую бороду Кирьян Василич. — У тебя другие варианты есть?

— Ага. Сразу к нашим пробиваться. Здесь нам впятером все равно делать нечего. Да и эти субчики важнее двух-трех немцев. А на большее мы все равно не способны.

— Почему это? — возмутился Еж. — Можно мост там взорвать какой-нибудь. Или поезд под откос пустить.

Дед засмеялся, а Валера, приподнявшись, на локте ответил:

— Тут железных дорог нет. А все мосты — через ручейки. Самый большой через Явонь и тот в самом Демянске. Правда, перед самим Демянском на ней плотина еще.

— Во! Плотину можно взорвать! — Еж аж подпрыгнул от радости.

— Зачем? И чем? — осадил его дед.

Рита в это время отошла от костра. Постояла несколько минут в темноте, а потом тихо-тихо позвала:

— Мужики!

Ее вначале не услышали. Дед с Валеркой дружно обсмеивали Ежа, представляя, как он крадется взрывать плотину.

— Мужики! — чуть громче сказала она.

Но гогот Ежа перебил ее.

— Да мужики, вашу мать! — рявкнула она, не выдержав.

— Чего, Рит? — обернулся к ней Еж, пытаясь разглядеть в темноте.

— Идите сюда. От костра плохо видно.

Они поднялись втроем, причем Еж ворчал и кряхтел больше деда.

— Посмотрите! — и она показала на южный свод ночного уже неба.

Красно-багровый свод.

— Ну и чего? — недовольно сказал Еж.

— Зарево, — ответил ему дед. — И очень большое зарево. Кажись, вся деревня горит.

— Где же Костик-то? А? — тихонечко шепнула Рита.

Дед помолчал, пожевал губы и твердо скомандовал:

— Собираемся!

— Вот, кажись, все и решено, — добавил он чуть погодя. — Уходить будем через болото. Немцы туда не сунутся по темноте.

— А может они сюда вообще не пойдут. Ночью-то, — засомневался Еж. — Может сбегать, посмотреть?

Дед так зыркнул на Ежа, что тот немедленно заткнулся.

Солдату собираться — только подпоясаться. А уж партизану и подавно. Только Рита слегка тормозила, как обычно. В конце концов, и она собрала свой вещмешок. А потом сказала:

— Не мужики, но так же не делается? Мы же Костю бросим, если уйдем сейчас.

Дед подумал и ответил:

— Хорошо. Ждем еще десять минут. Может, парнишка не натворил глупостей…

Еж отошел в сторону от костра. Смотреть на зарево. И устроился там, навалившись на здоровенную сосну. Остальные молча сидели и ждали у догорающего костра. Только дед чего-то ходил и выбирал побольше размером палки. Время тянулось медленно, словно патока. Говорить не хотелось.

Собак первым услышал Еж:

— О, слышите, гавкают! Это в селе, что ли?

— Дождались, ититть твою меть… Ноги в руки и бегом! Лишние стволы в болото! Далеко себя бы унести… Уходим!

— А Костя-то как? — почти всхлипнула Ритка.

— Найдется, коли в порядке все. Он эти места знает как ладонь свою. С детства тут бегает.

— А если не в порядке?

— Тем более уходим! Я иду первым. Рита за мной. Валера, потом ты. Андрейка последний. Понесешь «Дегтярь». И назад поглядывай, время от времени. Фонари увидишь — сразу говори.

Еж кивнул.

— Слеги берите. Падать будете — попереком груди выставляйте. Встать легче будет.

Себе же взял самую длинную палку. Метра два. А после дед перекрестился и шагнул в темную жижу. Болото с удовольствием зачавкало.

— Хорошо, хоть что месяц на убыль идет… — проворчал дед.

— И плохо, что погода безоблачная! — ответил из-за спины Риты Валера. — Если подальше не уйдем, они нас как на ладони увидят.

— Тогда шаг прибавили! — приказал дед. — И с тропы не сходить!

Каждый шаг давался огромным трудом. Особенно Рите. Казалось, болото гигантским ртом всасывает ногу в себя. И каждый раз неохотно отпускало.

Чмоох., чмоох, чмохх, чмоох… И между чмоканием — лай собак.

Через полчаса тяжелого чмокания она устала. Впрочем, не она одна. Тяжело дышали все. Даже дед.

— Стоим минуту! Андрей, что там?

— Не видно ни черта. Дымка везде.

— Болото запарило, Кирьян Василич! Туман пошел.

— Хорошо, что туман. Поди не увидят. Вперед, орлы болотные!

И тяжело захлюпал вперед.

— Давай, давай, Рита. Не стой, — подтолкнул ее, опершуюся на слегу, Валера.

— Боже ты мой… — простонала она. — Хорошо комаров нет!

— Ага…

— Фонари! Кирьян Василич! Фонари! — вскрикнул Еж.

Тут же вскинулись вверх парашютики осветительных ракет.

— Ложись! — шепотом, но вскрикнул дед. Все плюхнулись в жижу. Еж, естественно, глотнул ее и стал отплевываться, тихо матерясь.

— Вперед! — пополз дед. Но остановился, оглянулся и сказал. — Минут через двадцать посуше будет. Можно пробежаться. Валерка!

— Чего, дед Кирьян?

— Возьми пулемет у Андрейки. Останься, посмотри. Если гитлеры за нами поползут — придержи. Диск кончится — тикай.

— Понял!

— Кирьян Василич! Может быть, я сам останусь? У доктора нога все-таки…

— Когда, говоришь, немцы под Харьковом ударят?

— 17 мая, вроде бы… А что?

— Ничего. Неделя осталась. За мной! Валера! Долго не сиди тут. Ползи по следу тихонько. Минут через десять. И рачком пяться. Немцы должны по следу пойти.

С далекого уже берега болота застучал пулемет. Рита упала лицом в грязь. Зубы ее стучали — то ли от холода, то ли от страха.

Она подняла голову. Мертвенно-бледный свет висел над топью, превращая ее в странное подобие то ли ада, то ли морга. Дед Кирьян махнул ей рукой и она послушно поползла за ним, раздвигая перед собой упругую грязь.

— Каску надо было взять, — шипел сзади Еж.

«Ничего… Ничего… Ничего… Пуля, сабля, штыки… Все равно… Кто это поет? Еж или я?» — думала она, следя за подошвами сапог деда Кирьяна. — «Господи! Как нам с Ежом повезло, что он с нами оказался, рядом… Что бы мы делали без него, интересно? Лежали бы уже в этих лесах… А мужики сейчас где? Юрка Семененко, Лешка Винокуров, Леонидыч, Толик Бессонов, Маринка… Про Захара с Виталиком хотя бы понятно. Здесь. К нашим ушли. А эти-то где?»

Ответом ей был железный грохот Валеркиного пулемета.

— Ни хера себе лязгает!! — удивленно напугался Еж. — Рита, ходу прибавь!

— Ага, — неожиданно согласилась она.

— Василич! Идут! Ходу, давайте, ходу!

Внезапно жижа потвердела под руками и превратилась в жидкую грязь…

— Встали! Бегом! За мной! — сквозь зубы зарычал, унтер-офицер Богатырев.

— Не могу, я больше… — вдруг вскрикнула ровно птица Рита.

Он подскочил к ней, схватил за вещмешок и толкнул вперед:

— Бегом!

Позади грохотали выстрели немецких карабинов. Изредка взрывался грохотом Валеркин «Дегтярь». И она послушно побежала вперед, удерживаемая за мешок рукой деда.

Бежали, если можно так назвать передвижение по грязи, которая достает всего лишь по щиколотку, минут десять.

— Стой, привал… — и Рита, и Еж, и даже дед дышали уже через раз.

— А чего тихо стало? — вдруг понял Андрей.

Все вдохнули и замерли на выдохе.

И впрямь тишина. Только немцы, но уже вдалеке, шипели ракетами.

А потом кто-то зачавкал в серебристой, подсвеченной сквозь туман луной, темноте.

Они приподняли винтовки, еще сегодня вылизанные под суровым присмотром деда почти до блеска, а теперь извазюканные в торфяной грязи.

Из тумана показался хромающий Валерка.

— Фу ты… Пугаешь, как Фредди Крюгер…

— Это еще кто? — устало спросил Валера и рухнул в мягкую грязь.

— Да так…

— Пулемет где? — шмыгнул носом дед. Видно было, как он тоже измотался.

— Они по следу пошли. Человек десять, может двенадцать. Кучно так. Я их метров на двести подпустил. И влупил очередью длинной. В самую толпу. Не понравилось, сукам. Тут же попадали. Аж брызги по сторонам. От грязи, в смысле. А потом стрелять по мне начали. А я стрельну и отползу тут же, стрельну и отползу… Они пока головы подымают — я уж метрах пяти. А они по выхлопу бьют, дураки! — Валера довольно засмеялся. — Диск кончился, потом второй. Смотрю, обратно поползли. Я подождал, не дурак же. Может обманывают? Неее… Точно ушли. И забрали своих. А пулемет я в промоину бросил. Все одно патроны кончились. А если бы они опять пошли, я бы с этой железякой далеко не ушел.

— А чем воевать-то будешь?

— А найду чего-нибудь. Этот, как его… Хервассер, есть еще?

— Киршвассер, дубина ты, хоть и доктор, — беззлобно подначил его дед. — Черешневая вода, по-нашему.

— Давай черешневую воду. Хлебнуть надо, для поддержки сил.

— Пулемет жалко, блин, — вздохнул Ежина. — Хороший был пулемет…

Валера прищурился было от наступающей злости, но дед вдруг громко зевнул и сказал:

— Пулемет хороший, но Валерий Владимирович лучше! — И достал фляжку из мешка.

— А кто ж спорит то! — распахнул глаза Андрюшка! А про себя подумал: «А я бы не выкинул…»

Валера глотнул из фляжки. И даже его, привыкшего к медицинскому спирту и ядреному деревенскому самогону, передернуло.

— Ух!.. — просипел он. — Не фига не черешня. Больше на крапиву смахивает…

Дед понюхал:

— Аааа… Вот это и есть шнапс. Не то, что та водичка! — и довольно гоготнул. — Держи-ка, Ритуля!

— Нее… Я не буду, — слабо запротестовала она. Но фляжку взяла. И глотнула. Хотя и не хотела.

— Вовсе не так уж и крепко… — сказала она, когда откашлялась и утерла слезы…

А когда огонь в пищеводе и желудке слегка утих, вдруг почувствовала прилив сил.

— Еще? — улыбнулся Валера.

Она качнула головой. Мол, хватит.

— Тогда пошли, — сказал дед. — Сейчас самое трудное будет…

Дед, оказалось, не шутил. Если до привала они кое-как, но шли, то сейчас в буквальном смысле пришлось ползти. Метров пятьдесят еще прошли, а дальше болото стало просто затягивать в себя, воняя сероводородом.

Поэтому поводу долго Еж возмущался, но потом и он замолчал, устало продираясь сквозь грязь…

…Гауптштурмфюрер СС Герберт Цукурс внимательно изучал карту. Послать погоню за русскими ночью, по болоту, он, естественно, не рискнул. Шаг в сторону — можно утонуть, а идти прямо по следам партизан — значит постоянно быть на прицеле. Чертов пулеметчик убил еще одного солдата и ранил двоих. А еще днем двое подорвались на сюрпризе в управе. Итого потери — двое убитых, трое раненых. Против одного партизана. Оберштурмфюрер Лакстиньш доложил, что русских на болоте было четверо. Всего четверо! Против батальона! Ну ничего… им чертовски повезло. Не более. И как эти же русские говорят — против лома нет приема?

Значит так… Партизаны идут по болоту с варварским названием Дивий Мох напрямик, по известной только им тропе. Болото это похоже на крокодила — только вместо пасти у него — длинным и узким языком — полуостровок с выходом на сушу. В обход, по краю болота, до выхода этого гребня около сорока километров. Значит достаточно одного взвода, чтобы перекрыть эту горловину и запечатать их там наглухо. Насмерть! Русские наверняка выйдут на сушу только к утру. И рухнут там без сил. А к утру, в крайнем случае к обеду, мы будем там. И возьмем их тепленькими…

— Господин гауптштурмфюрер! Может быть, следует идти ротой?

— Вы меня пугаете своей трусостью, обер… Их там четверо, всего четверо. Или вы обознались?

— Возможно, мы ранили пулеметчика…

— Значит на трех с половиной русских, вы хотите всем батальоном?

— Может быть, ротой? Может статься, у русских там база и партизан ждут…

— Кто? Кто их там может ждать?

— Их товарищи, конечно…

— Неделю назад наши союзники добили здесь большевистских десантников, фанатиков Сталина. Добили окончательно и бесповоротно. А до этого здесь никто и не слышал о партизанах. Следовательно…

— Что?

— То, что это или недобитки-десантники, или обыкновенные бандиты. Неужели вы, господин оберштурмфюрер, — в голосе Цукурса лязгнул металл, — думаете, что взвод лучших бойцов Латвии не сможет справиться с четырьмя русскими бандитами?

— Конечно, смогут, но…

— Приведите себя в порядок, оберштурмфюрер. И прикажите своим бойцам отдыхать. Выходим с рассветом.

…Через час и пятнадцать минут, вытащив замерзшую и насмерть перепуганную Риту из очередной промоины, они лежали в черной и холодной жиже, отдыхая перед очередным броском вперед. Говорить не было сил, даже дышать не было сил. Но идти надо было. Хочешь не хочешь — а надо. Впрочем — не хочешь идти, можешь тонуть.

Дед закряхтел, вставая с огромным трудом на четвереньки, и вдруг замер:

— Тихо!

Чего тихо, никто так и не понял — стояла обычная ночная тишина. Шумели на ветерке исковерканные болотом маленькие кривые березки, где-то ухала какая-то ночная птица, лягуши орут друг на друга любовными песнями… Все как обычно.

Чего Еж и озвучил.

— Тихо говорю, — рявкнул на него дед. — Дымом пахнет…

— И точно! — удивился Валера. — А я и не заметил. Вернее заметил, но внимания не обратил.

— Костер жгут, твою мать…

— Кто? — спросил Еж. А потом подумал и добавил: — Извините, не подумал!

Дед Кирьян подумал и зло добавил:

— Ладно, пошли вперед. Нас все одно слышно за сто верст. Может это те десантники, о которых Виталий рассказывал? Немцы, вроде как, не должны были вперед нас до острова добраться. Не стреляйте только. Ежели что, лапы в небо. Все одно шансов у нас нету. Положат за два чиха и даже не сморкнутся. А там посмотрим, чего да как.

И они снова тяжело зачапали вперед. Время от времени на четвереньках, а иногда и опять ползком. Уже начинало светать, когда они, грязные как вурдалаки, выползли на твердую землю островка.

Несмотря на то, что их слышно было, наверное, до самого Демянска, никто не окликнул их из кустов, никто не открыл огонь на поражение. Только запах дыма стал еще сильнее.

И точно. Чуть поодаль светились угли.

Дед, пошатываясь от усталости, побрел к костерку, аккуратно обходя воронки. Земля здесь была вся изрыта, словно гигантскими кротами.

— Терминатор, блин… — заворчал Еж и поперся за ним.

Валерка остался на месте — нога пульсировала от боли. А Рита вообще не могла пошевелиться — мышцы, казалось, сжались в едином спазме, а по коже мириадами бегали невидимые мурашки.

— Где-то здесь, красавчики… — пробормотал дед вполголоса, присев у тлеющих головешек. — За нами глядят. Чуешь? — не оборачиваясь, спросил он у Ежа.

Еж подумал и, на всякий случай, сказал:

— Ага, чую…

Впрочем, в ночном лесу всегда кажется, что на тебя кто-то смотрит.

— Не германцы это. Наши, русские, — дед подкинул хворосту в угли и принялся дуть на них.

— Почему? — удивился Еж.

— Костер по-нашему сложен. Аккуратно. Знающий человек делал. Немцы они навалят шалашом, а тут, вишь, домиком складывали…

Хворост полыхнул, наконец, осветив их лица.

— Ежина, мать твою, ты откуда взялся? — раздался крик из кустов.

— Из тех же ворот, что и весь народ! — вскочил Еж и дернул винтарь с плеча. — Выходи, подлый трус, не то стрелять буду!

Кусты зашевелились и оттуда показались два силуэта.

— Юрка! Вини! — вскрикнула раненной птицей Рита и, неожиданно для самой себя, метнулась к мужикам.

— Ваши? — деловито спросил дед Кирьян.

Но Еж не ответил. Бросив винтовку, он уже бежал навстречу к друзьям…

— …А мы думали, кто там по болоту скребется? — улыбаясь после очередного глотка шнапса, говорил Лешка Винокуров.

— Г-главное, вроде не г-гансы, — чуть заикаясь, как обычно, добавил Юра Семененко. Фляжку он пропустил мимо, как совершенно не пьющий человек, что удивительно не только на войне, но даже и в «Поиске». Ежа это радовало всегда, а сейчас тем паче. Ибо больше достанется.

— Рассказывайте, ваша очередь! — сказала Рита, когда закончила свою и Ежовую историю.

— Чего тут рассказывать… Мы снаряд тот едва стронули — и вспышка в глазах. И темнота полнейшая. Я очухался — кругом бойцы наши лежат. Сразу понял — где и что.

Лешку передернуло. Он помолчал и продолжил:

— Побродил, прибарахлился. А через час Юрку встретил. Он пулемет в кустах разбирал.

— М-максим. Жалко кожух пробит. М-мы бы с собой укатили.

— Далеко? — поинтересовался дед.

— Два дня ходу, — ответил Вини.

Дед разочарованно махнул рукой:

— Не к месту.

— А ч-чего?

— Завтра к вечеру тут немцы будут.

— О как! — воскликнул Вини. — С чего бы это? Мы тут неделю по лесам шаримся еще ни одного не видели, понимаешь.

— Ж-живым! Мертвыми навидались.

— Мертвыми — это хорошо, — оскалился Валера. — Хороший фриц — это мертвый фриц.

Вини покосился на его фингал и ничего не сказал.

Дед молчал, присматриваясь к новым бойцам своего отряда. Лешка Винокуров, он же Вини, показался ему парнем бывалым, с едва уловимой военной косточкой.

— Служил ли? — подал дед голос.

— Ну, как сказать… — замялся Вини.

— Леш, это Кирьян Васильевич. Он знает все. И Валера, доктор, тоже в курсе всего, — перебила его Рита.

— В смысле в-всего? — спросил Юра.

— В смысле, что мы из будущего.

— О как… — потер подбородок Вини. — Не служил. Хотя лейтенант запаса.

— Это как? — Удивились в один голос Валера и дед.

— Ну, высшее образование получил. И корочки лейтенанта запаса.

Ответом было недоуменное молчание…

— Военная кафедра, называется. Неделю в сапогах походишь — и звание лейтенанта дают.

— Теперь я понимаю, почему страна ваша развалилась… — невесело сказал дед Кирьян.

— Почему это в-ваша? — удивился Юра. — В-вроде и в-ваша тоже. Разве нет?

— Моя развалилась, да заново собралась. Хорошо, что хозяин нашелся. Было кому собирать. А у вас некому. Нет хозяина. Командирские звания, вона, за неделю службы дают. Смешно. А ты, Юрий, как там тебя по батюшке?

— Тимофеевич. Пожарным работал, а теперь спасателем.

— На лодочной станции, что ли?

— Зачем же. Вот представьте — наводнение или, там, дом рухнул. Вот мы людей из зоны затопления вывозим или из-под завалов вытаскиваем.

— Полезная работа. А что, часто дома у вас рушатся?

— Бывает… — неопределенно пожал плечами Юра.

— Бывает… Хе! Немцы к утру тут будут, так что давайте о насущном, — сказал Валера с наслаждением грея разутые ноги у костерка.

— Уходить надо, — сказал Еж. — Чего мы тут навоюем?

— Далеко ли уйдем-то? — сказал Валера, — на Риту вон посмотри…

Та отчаянно пыталась не зевать.

— У вас оружие-то есть? — спросил дед Кирьян.

— К-кой чего насобирали. По карабину имеем, да гранат пара десятков и РГД, и лимонки. Пару колотушек гансовских есть. И бутылок с зажигательной смесью штук десять.

— Запасливые! — уважительно кивнул Кирьян Васильевич.

— Иван-долбай еще, — добавил Вини, улегшись на трофейную плащ-палатку.

— Чего? Какой долбай? — удивился дед.

— Мина от немецкого реактивного миномета. Здоровая дурында, метр с лишним. Упала в болотину аккурат с перешейком. Взрыватель не сработал. В самую жижу воткнулся и торчит.

— Чего с ним делать-то? — спросил Еж. — Пусть и валяется.

— Н-не скажи. Можно пару-тройку лимонок п-привязать и бахнуть.

— Так лучше растяжку сделать.

— Это, дед как ты немцу в деревне привязал…

Дед покосился на Ежа и, выразительно кивнув на Риту, показал ему кулак. Однако та уже спала, навалившись на спину Валеры, и тихо посапывала. А потом, как ни в чем не бывало, сказал:

— Сам знаю. Значит веревочку через тропу кинуть…

— И б-бахнет — мало никому не покажется! — улыбнулся спасатель Юра.

— Погодите, — перебил его Вини. — У гансов наверняка боевое охранение впереди идет. Человек пять-шесть. Они подорвутся и чего? Вообще сколько их?

— Кто его знает. Не считали, — буркнул дед. — За нами по болоту отделение вроде попробовало рыпнуться. Валерка их отпугнул пулеметом.

— У вас п-пулемет есть? Дайте г-глянуть! — обрадовался Юрка.

— Утопил я его. — Сказал Валерка. — Патроны к нему кончились.

— Жалко… — Юра испытывал к оружию прямо фрейдистское влечение. Еще в «прошлом-будущем» мог часами сидеть у костра, разглядывая и расчищая очередную раритетную железяку. Однажды нашел испанский пистолет «Астра» так почти до рассвета сидел, пытаясь его разобрать. Однако не удалось. Слишком уж заржавел тот «эксклюзив».

— Кстати, я в фильме одном видел, — подал свою идею Еж. — Можно бутылки в землю закопать и стрельнуть, когда фрицы проходить будут. Они самовозгорающиеся или с чиркалом?

— С запалом, Еж.

— Так можно бронебойно-зажигательной фигакнуть! — ответил Андрей. — Хотя, мне кажется, и обычной хватит! Огневая засада получится.

— А что? Неплохая идея! Можно попробовать!

— Значит, остаемся и принимаем бой? — дед нахмурился. Сюрпризы сюрпризами, но против роты или двух им все равно не устоять. Да и немцы не дураки. Подтащат минометы и накроют их тут. И поминай как звали.

— До рассвета час. Давайте-ка отдохнем. А там посмотрим.

И ни улеглись вповалку на кучах еловых веток вокруг костра, кое-как стащив грязную, мокрую одежду. А Юра и Вини остались караулить их сон.

Час сна это очень много и очень мало. Только закроешь глаза — и сразу надо их открывать. С другой стороны за этот час ты можешь прожить целую жизнь… Правда, очень короткую. Хотя и яркую.

Хорошо как видно ее…

Вот он опять стоит и медальон протягивает. Уставший молодой боец, лет восемнадцати — «Найди меня!» — шепчет. Тихо так шепчет. Виновато…

И спросить бы — где ты? — но зачем-то ком в горле. И слова любого невозможно сказать. Слезы душат. Только мычать в ответ. Ком в горле. И слезы. И мычать сквозь ком… Солдатик подошел, нагнулся и взял ее за плечо:

— Рита! Рит!

Она открыла глаза. Солнце уже стояло высоко над зеленеющим свежей листвой лесом.

— Который час?

— Двенадцать. — Вини улыбался, глядя на сонную девушку.

— Как двенадцать?? Дед же велел через час разбудить!!

— Так мы мужиков-то и разбудили через час. Потом делами занимались. Тебя трогать не велено было.

— Кем?

— Кем, кем… Дедом, конечно. Кто у нас командир-то? Кстати, грамотный мужик. Леонидыча бы с ним познакомить… Вот они спелись бы.

— Ой, блин… — Рита зевнула так, что едва не вывихнула челюсть. — Погоди, сейчас умоюсь…

В ближайшей воронке она умылась зеленой водой и в очередной раз пожалела о зубной щетке и пасте.

А уже потом оглядела островок посреди болота. Рядом с костром дрых Еж. Чуть поодаль храпел Валера. Юру с дедом видно не было.

— А они на перешейке, — сказал Вини. — Караулят. Дед вообще мужик железный. Все утро по позициям ползал и хоть бы что.

— Чего-то горелым пахнет. Не костром, — поморщилась Рита.

Вини помолчал, нахмурился и показал винтовкой куда-то в сторону:

— Немцы тут кого-то пожгли. Десантников, похоже. Которых мы искали. Помнишь?

Она оглянулась.

Черная груда обугленных костей. Даже издалека видно — не деревяшки, не железо — человеческие кости.

— Помню. Вот и нашли. Надо место запомнить.

— Хы… Главное вернуться. Рит, как думаешь, вернемся?

— Леш… Я не знаю. Нам бы отсюда выбраться.

— Отсюда точно выберемся. Юра с дедом знатные ловушки приготовили. Кстати, он говорил…

— Кто он?

— Кирьян Василич. Говорил, что ты, оказывается, стреляешь хорошо?

— Ему виднее, конечно…

— А чего не говорила раньше?

— А зачем? В кого стрелять-то там было?

— Хы-хы… Верно. Значит, пригодится здесь. Пошли.

— Не хочу пошлить.

— Ну, пойдем…

— Пойдем!

— Зануда ты!

— Сам зануда!

— Осторожно. Ступай за мной. По следам.

— А чего тут?

— Сейчас узнаешь. Кирьян Василич! Проснулась! Привел!

Из кустов послышался голос деда:

— Угу. Погодьте.

Кусты долго шевелились и, наконец, дед Кирьян выполз из них.

— Проснулась? Значит чего… Вона сейчас через засадку прошли?

— Какую? — не поняла еще не проснувшаяся толком Рита.

— Через бутылки. Прикопали мы из тута. Будешь сидеть и ждать. Стрелять по ним будешь.

— По немцам?

— Да нет, по немцам не вздумай стрелять, — осердился мимолетом дед. — По бутылкам. Главное, на всю засадку их запусти. Чтобы положить побольше их тут. Тамака мы ивана ихнего, который долбай, заминировали, а тамака их дозор класть будем. А ты в кустах сиди и жди, когда они сюда зайдут. От тебя много зависит. Поняла? Рука не дрогнет?

Рита пожала плечами.

— Ты тут коромыслами-то не жми! — прикрикнул дед. — Или мы живы, или они!

И воины СС умеют уставать. Как это ни странно. Перед последним рывком к перешейку к Цукурсту буквально подполз оберштурмфюрер.

— Господин гауптштурмфюрер! Люди вымотались. Почти сорок километров — не шутка! И без сна, без отдыха…

Цукурст прищурился, зло посмотрев на обера. Он, герой Латвии — летчик, которому подобно не было в мире! — он не мог позволить себе устать!

Вся страна гордилась им, когда он из Латвии совершил перелет в никому неизвестную Гамбию, а потом в Японию и, наконец, в благословленную Палестину. «Латышский Линдберг и Жюль Верн в одном лице!» — так писали о нем газеты.

Неужели он может устать, Железный Герберт?

— Дайте мне крови, дайте мне крови! — кричал он, подбрасывая еврейских младенцев в воздух и стреляя по ним.

Увы! Не все герои маленькой, но гордой Латвии способны на это. Поэтому людям нужен отдых. Нужен, хотя бы, перекур.

— Охранение вперед, — хрипло дыша, приказал он. — Лакстиньш! Ты старший… Звирбулис! Выдайте солдатам по фляжке на троих…

Толстоватый, чем-то похожий на воробья, Звирбулис послушно стал распаковывать вещмешок, попутно радуясь, что закончилось, наконец, изматывающее бульканье за спиной.

…- Лежи тихо и скромно! Понял?

— Да понял я, дед Кирьян! — слегка раздраженно ответил Вини. — Шумим и убиваем как можно больше.

— А потом?

— А потом бегом за первую линию!

— Правильно. Не сробеешь?

Вини ничего не ответил, прилаживаясь поудобнее к винтовке. Стрелять надо один раз. В цель один раз. Потом можно много и воздух. Чтобы дернулись, суки, и побежали…

…Валера напевал про себя: «Если завтра война, если враг нападет, если темная сила нагрянет, как один человек, весь советский народ…» Напевал и сам этого не замечал, нервно поглаживая цевье винтовки. Не замечал и того, что бросал короткие и быстрые взгляды на Риту…

…А Рита, наоборот, была спокойна. Время от времени она проверяла прицелом едва заметный бугорок в двухстах метрах от кустов, в которых они с Валерой замаскировались. Десяток бутылок с «коктейлем Молотова» ждали своего часа. Главное выдержка! Выдержать и ждать, когда немцы выскочат на импровизированное минное поле…

… Еж закурил, но тут же Юра вырвал сигарету прямо изо рта и показал кулак. Они должны были сидеть как мыши, дожидаясь, когда мимо пробегут дед и Вини, очень быстро натянуть малозаметный шнурочек и нестись, сломя голову. К месту, где были спрятаны два единственных у них немецких автомата. А там уже лежать и ждать, когда Рита устроит гансам огненную баню и ударить оставшимся в живых в спину…

…- Я устал, слышишь, Виктор? Я устал! Давай передохнем, а?

— Заткнись, Эриньш. Знаешь, что будет, если Цукурс нас с тобой застанет валяющимися в тенечке?

— Что?

— Он посадит лично тебя голой задницей на муравейник. Или вставит тебе карабин в нее и повернет раза три. А я ему помогу. Понял?

— Понял, не ори на меня. Но я все равно устал, голоден, хочу водки, женщину и спать.

— От бабы и я не откажусь. Но только, после того, как поем и высплюсь.

— Слушай, почему мы носимся по этим болотам? Я не нанимался в егеря. Я шел в шума-батальон!

— Евреев гонять?

— И евреев, Скамберг, и красную сволочь. Но я не просился бегать за русскими партизанами в гиблых болотах…

Скамберг не успел ответить. Он только приоткрыл рот, поправляя карабин на плече, чтобы сказать, что надо заткнуться и смотреть по сторонам, а не ныть на весь лес, как вдруг в кустах — слева и справа от тропинки — что-то полыхнуло, а потом мир зачем-то стал черным.

Навязчивую тишину теплого майского дня вдруг резко пробили два винтовочных выстрела. Валерка едва не подскочил:

— Идут! Ей Богу, идут!

— Лежи спокойно. Кирьян Васильевич свое дело знает, — обрезала его Рита. — Все идет по плану.

— Ага… — ответил доктор. И тут же застыдил сам себя: «Девка спокойна, а ты чего дергаешься? Роды, блин принимал, с переломами открытыми возился! Да и вчера не так страшно было. Чертов адреналин…»

Рита, наоборот, где-то глубоко внутри удивлялась себе — почему спокойна как удав? Даже сердце не шелохнется.

И тут снова началась пальба. Хлопали трехлинейки. У немецких карабинов звук резче и суше. Это новоявленные партизаны уже выучили наизусть.

Потом выстрелы утихли.

Прошли невероятно долгие пятнадцать минут.

И тут рвануло так, что даже в километре от снайперской лежки заложило уши. Подпрыгнула, пошатнулась и повалилась сосна, удивительным образом выросшая на самом краю болотины. И на том же месте медленно воспарил черный гриб взрыва.

— Как ядерный… — прошептала Рита.

— Что? Какой? Ядреный? — так же шепотом спросил Валера.

— А? — повернулась она к доктору.

— Какой говорю, взрыв?

— Потом расскажу, как-нибудь… Смотри! Лешка бежит! Один, почему-то…

Вини и впрямь бежал один. На участке с закопанными бутылками тормознул. И аккуратно, чтобы не ступить, случаем, на одну из них, стал перешагивать словно маленький журавленок.

— Да что ж он телиться-то… — ругнулся Валера.

— А дед-то где? — затревожилась Рита. — Он же должен был с ним к нам выйти.

Наконец, Винокуров преодолел «минное поле» и снова огромными скачками понесся к вовсю зазеленевшим уже кустам.

Словно вдогонку ему от места взрыва затрещали выстрелы. Стреляли беспорядочно. Слышно было как лупят — во все стороны, не жалея патронов. И также резко пальба прекратилась.

Наконец Вини добежал до них.

— Ну что? Дед где? — одновременно воскликнули Валера и Ритка.

— Нормально все. Кирьян Василич с Ежом и Юркой остался.

— А там то, чего было? Что немцы? Сколько их?

— Пить есть? Дай глоток — в горле пересохло.

Вини забулькал из фляжки брусничный чай. Когда оторвался, сказал, наконец:

— Это не немцы. Латыши.

— Кто?? — удивился Валера.

— Латыши. Флаг у них… Красно-бело-красный на рукаве.

— Вот уроды, — ругнулась Рита. — Недаром памятник сносили…

— Это эстонцы сносили, — поправил ее Лешка.

— Какая разница? Чухонцы, блин…

— Какой еще памятник? — Валера недоумевающее вертел головой.

— Не отсвечивай своим фингалом. На весь лес видно. Потом объясню, — ответила Рита. — Дальше говори!

— А чего дальше? Они бестолковые в охранение двоих отправили придурков. Те даже карабины с плеча не снимали. Шли, ругались чего-то по-своему друг с другом. Сняли их в два выстрела. Жалко без автоматов были.

— А потом?

— А потом дед даже обшмонать их не дал. Пусть, говорит, лежат. Ну, мы и деру. И на ходу назад стреляем. Потом до Ежины с Юркой добежали. Растяжку по-бырому поставили и ходу. До перешейка. Там они и сидят сейчас.

— Кто? Немцы? Тьфу, латыши?

— Да не. Эсесовцы сейчас полчаса не меньше в себя приходить будут. Накрыло их там здорово. Пока раненых оттащат, пока пойдут, каждый шаг проверяя. Дед, Юрка и Еж там сидят.

— Погоди, а если эсэсманы обойдут их? Наверняка командир у них не дурак. После растяжки на тропе — цепью лес прочесывать начнут.

— А вот за этим там дед и остался. А я сюда пришел. Сейчас пострелять надо будет. Только погодите, я до края болотины добегу и рукой махну.

Вини помчался к берегу, снимая на ходу вещмешок.

— Чего они опять задумали? — спросила Рита.

— Сигнал эсесовцам дать. Точно, смотри!

Вини, добежав до конца островка, вытащил три немецких колотушки, чего-то там подергал, похоже, снимая рубашки, и, одну за другой, бросил их в болото.

Однако, хорошая штука терочный запал в такой ситуации. Оказывается семь секунд это много. Можно не спеша прилечь и смотреть — как там чего?

И через семь секунд — по очереди — ухнули глухие взрывы. Даже не взрывы, а так. Взрывики. А потом Вини выстрелил куда-то в сторону леса. И махнул рукой.

К сожалению, ребята не знали, что все это бесполезно.

И что гауптштурмфюрер Цукурс уже давно оставил пятерых тяжелораненых и троих убитых на месте взрыва. Конечно, 40 кило брутто, попади оно в центр эсэсовского взвода, положило бы всех на хрен. Но, увы.

Та самая сосна взяла на себя часть осколков. А еще немалая часть ушло в землю. Ибо вытаскивать эту дуру партизаны так и не решились, резонно сообразив, что может рвануть. Единственное, что сделал обозленный Цукурс, резонно ожидая новых неожиданностей, несколько углубился от тропы в лес. Эсесовцы шли осторожно. Очень осторожно. Каждый шаг грозил смертью. И когда раздались взрывы подалече, и стукнуло несколько выстрелов — они не рванулись вперед. Они знали — никуда большевики не денутся с этого островка. Некуда им деваться. И вот они, аккуратно перешагивая через каждую подозрительную железку, вышли, наконец, к перешейку островка…

— Появились! — шепнул Вини. — Смотри!

Перебежками латыши выскакивали из стены деревьев. Один за другим. Один, другой, третий, четвертый, десятый…

Рита старалась не замечать их. Она концентрировалась на едва заметном бугорке. Больше ничего. Только бугорок посредине тропы. Вот туда мы и целимся. Вот это я, вот это моя винтовка, вот через нее я достану взглядом и рукой. Интересно, маленькое движение указательным пальцем — и сейчас они умрут.

— Давай, давай, Ритуль! — шептал ей кто-то из мужиков, но она не слышала кто. Она ждала своего момента. А палец подрагивал на спусковом крючке…

— Чего-то долго они там… — заругался Еж, когда двое последних эсэсовцев свернули на тропу к последнему лагерю убитых уже десантников. Юра Семененко похлопал его по плечу, мол, тихо, браток, тихо. А Кирьян Васильевич только играл желваками…

…Цукурс приподнял руку. Взводный продублировал его жест. Эсесовцы замерли. Странно… Тишина… Либо они не здесь, либо?

…- Втянулись… — подумала она. И винтовка, словно сама собой, грохнула на весь лес. Фффух! Огонь полыхнул так неожиданно быстро, что латышские эсэсовцы даже не успели шевельнуться. Пламя ревом растеклось, хлопая взрывами бутылок и сжигая человеческие тела.

Рита зажмурилась, припав к прикладу винтовки. И, потому, не увидела. Много чего не увидела. Только слышала многоголосый рев сжигаемых коктейлем Молотова тел.

И привычный запах горелого мяса. Сзади груда сгоревших костей десантников, впереди толпа сгорающих костей эсэсовцев.

— Ссссуки!!! Лови! — встал на колено Вини и, резко дергая затвором, стал стрелять куда-то в бушующую стену огня.

Валерка вскочил и сбил его с ног:

— Пусть горят, сволочи! Пусть горят…!

…Пятеро эсэсманов отскочили назад, натолкнувшись на бушующую стену огня. И крича что-то на странном для славянского уха языке.

— Огонь! — крикнул дед Кирьян.

Три трехи жахнули по ушам. А упало почему-то двое из пятерых.

Юра обругал сам себя и прицелился вроде бы точнее. Выстрел! И опять эта зараза не упала! Зато двое других, по бокам, вальнулись на землю.

— От сволочуга! — удивился дед шустрости латыша, а Юра сказал короткое русское слово, со зла хряснув винтовкой о березу:

— Сбит!

— Кто?

— Прицел!

И пока Еж и Юра кидались словами, дед выскочил, тремя большими шагами допрыгнул до латыша и ухайдакал его прикладом в грудак.

Неожиданно все закончилось.

Хлопали патроны в подсумках, взрывались гранаты, разбрасывая куски мяса по болоту, да хрипел разбитой грудью эсэсман.

Еж наклонился к нему:

— Эй, Раймонд Паулс, говорить то можешь?

Юра засмеялся, утирая дрожащей рукой пот со лба.

Дед покосился на Андрюшку:

— Ты его чего, знаешь что ли?

— Нее… Это единственный латыш, которого я знаю.

— Еще Валдис Пельш, — поправил его Семененко.

— Ах да, эй, Пельш, ты кто?

Тот только хрипел в ответ.

Юрка пригляделся к погонам:

— Два ромба на погонах, три в петлицах… Гаупт! Ребят, да мы гауптштурмфюрера в плен взяли!

— Ого! — Еж обрадовался так, что аж подпрыгнул. — Ни разу еще офицера СС живого не видел!

— Ты недавно вообще фашистов только в кино видел… Эй, имя какое, враг народа? — дед легонько пнул латыша в бок.

— Чего это только в кино-то? Они у нас регулярно попадаются, скинхедами называют, азербайджанцев лупят, на стенах про величие России пишут.

— Еж, помолчи, потом расскажешь. — Юра нагнулся и стал обшаривать карманы офицера. — Есть зольдбух… Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс… Лиепая, год рождения тысяча девятисотый… Место службы… Черт разберет этот немецкий!

Второй… батальон, ага! Ди… Леттише фрай… вилли… виллиген… бригаде… Тьфу ты… Чего это такое?

— Доброволец латышский, и так ясно. Ладно, давай пока свяжем и сходим посмотрим, чего там наши-то делают?

Пламя к тому времени уже спало, только кое-где чадили останки эсэсовцев. Пахло жареным мясом. Еж остался караулить пленного, дед же с Юркой пошли на островок по вонючему перешейку.

По пути Юра ругался сам на себя:

— Ну как же так, винтовку то я не проверил… Мушка сбита была… Вот ведь, а? Ведь знаю же, все почистил, в порядок привел, а вот мушку не проверил.

— Так ты что, не стрелял из нее?

— Нет… Пока тут сидели одни, старались не шуметь, когда вы появились — опять не до шума было.

— Наука… Эй, вы там! Целы? — гаркнул дед.

— Ага! — Ответил кто-то, похоже, Вини.

— Сюда давайте, мы тут пленного взяли!

Ритка старалась не смотреть на скрючившиеся обожженные трупы, сквозь обуглившуюся черную корку которых, просвечивало красное мясо. Странно, но какой-то гордости или удовлетворения она не чувствовала. Наоборот, отвращение к самой себе.

Наконец, страшное место осталось позади.

Они подошли к связанному эсэсману, возле которого сидел Еж. Андрейка пояснял тому, что латыш реально неправ. И сейчас не прав и в контексте политическом тоже. И что еще проситься будете обратно к России, но уже поздно будет — не возьмем.

— Чего, Еж, политинформацию ч-читаешь? — спросил Юра.

— Объясняю ему важность момента. Чтобы проникся.

— А смысл? Все равно сейчас в расход пустим, чтоб не дышал. А то вон как ему больно дышать-то…

Гаупт вздрогнул на этих словах деда.

— Глико-чо! — удивился Кирьян Васильевич. — Понимает по-человечьему!

— К-куда он денется…

— Понял? А я тебе, что говорил? Или все расскажешь, или шлепнем на месте! — и Еж убедительно клацнул затвором.

В этот момент подал голос Вини, внимательно изучавший офицерскую книжку гауптштурмфюрера:

— А ведь я его знаю…

— Чего? — удивились все в один голос.

— Это тот самый Герберт Цукурс. Я про него в универе доклад делал…

— В к-каком универе? — переспросил Юра.

— Ребят, вы чего? Я же историк, все-таки. Он летчиком был до войны. Популярный был, как у нас Чкалов. А в июле сорок первого перешел к немцам служить. В команде некоего Виктора Арайса служил. Так что ли?

Вини сел на корточки перед полулежащим Цукурсом.

— Четвертого июля сожгли заживо в рижской Большой хоральной синагоге около полутысячи евреев. Так?

Цукурс зло прищурился, не отводя взгляд от студента, но не говорил ни слова.

— Восьмого декабря расстреляли около трехсот детей в больнице на улице Лудзас. Так? Это же вы с Арайсом на груди у себя новорожденных разрывали руками! Так? К началу декабря 1941 года, согласно отчёту СС-айнзацгруппы «А», в Латвии было уничтожено уже более тридцать пять тысяч евреев, а за всю войну, из более чем восьмидесяти тысяч латышских евреев, уцелеет только сто шестьдесят два человека. Кстати, историки потом долго спорить будут, кто из вас эту знаменитую фразу сказал: «Что за латыш, если он не убил ни одного жида?»

— Вы странные, какие-то… — вдруг прохрипел Цукурс. — Много знаете… Жалко я вас не прибил… Краснопузые сволочи!

— Но, но! — приосанился дед. — Это еще посмотреть надо — кто краснопузый, я или ты, ирод балтийский!

И плюнул ему в лицо:

— Ритулька, девонька отойди-ка… — ласково сказал Кирьян.

Она молча покачала головой. Мол, не пойду.

Латыш чего-то заругался на своем языке, когда дед приставил винтовку к лицу.

Дед крякнул:

— Чего бармишь? Молишься ли чего?

Цукурса аж затрясло. Он вспотел так, что на носу повисла мутная капля пота.

— Не молишься, лаешься… — констатировал факт дед…

— Погоди, Кирьян Васильевич, чего-то эта сука уж очень легко отделаться хочет, — отвел винтовку Валера. — Давай-ка его по-конокрадовски…

— Это как? — заинтересовался Еж.

— А так, — ответил дед, — берешь конокрада — за руки, за ноги — и с размаха о пень. Грудью.

— Нафиг, — ответил Еж. — Я вот читал, может его к двум березкам привязать за ноги. Дугой согнуть и отпустить. Порвут его деревья, как тузик грелку.

— Быстро слишком, — вмешался Валера. — Привязать его задницей голой на муравейник, через три дня сдохнет.

— Да на кол его! — посоветовал Юра, — Правда, тут искусство нужно. Садят человека на кол, и тщательно опускают, стараясь, чтоб деревяшка не задела жизненно важные органы. И вышла в правую подключичную впадину. Мучался чтобы подольше. И снизу подпорку делают. Чтобы не сполз.

— Возиться еще… С ним… На костер его. Или просто прикладами забить.

— Погодите, — встрял Вини. — Вон в «Старшей Эдде» есть описание казни для таких… Викингов. Кровавый орел, называется. Ребра от позвоночника отрубаются, разворачиваются как крылья и легкие вытаскиваются наружу. Ты ж у нас орлов немецких любишь? — нагнулся он к латышу, глядя в его побелевшие от страха глаза. — Вот и сделаем тебе орла! Сам таким орлом будешь всю оставшуюся жизнь. Правда, не долгую. Фу, ты… Обкакался, что ли? Завоняло-то как…

— Мужики! Вы чего, обалдели совсем? — Рита с ужасом переводила взгляд с перекошенных, ужасных лиц ребят. — Так же нельзя! Вы же… Вы же, как он станете! Ну, так же нельзя!

— Да ладно, Рит… Собаке собачья…

Прервал спор дед. Просто и быстро, вновь приставив винтовку к лицу гауптштурмфюрера и выстрелив в лицо фашисту, слегка отвернувшись.

— Тьфу, блин! — Еж отчаянно стал стирать с лица теплые мозг и кровь бывшего эсэсовца, не удержался, согнулся пополам и побежал в кусты. Через пару секунд характерные звуки огласили лес.

— Труп подорвать. Чтобы не опознали и не похоронили. — Дед хмуро отер с рукава остатки Цукурса.

Вечером они заспорили у костра — как этих сволочей убивать? После того, что они делают, как с такими зверями себя вести?

— Как собак бешеных! — горячился Еж. — За руки, за ноги к двум танкам привязать и мееееедленно так в разные стороны.

— Еж, а чем ты тогда лучше их? — возмутилась Рита. — Такой же садист!

— Нет, Рита, не такой! Они мучают, чтобы удовольствие получить, а я предлагаю, чтобы они хоть каплю почувствовали, что и их жертвы. Или я не прав? Мужики, скажите?

Вини согласно кивнул:

— Ты прав, по-моему. Око за око, зуб за зуб. А не фиг. Во-первых, потому, что они сюда пришли с оружием, во-вторых, потому что они и впрямь садисты. Таким жить нельзя на земле.

— Что жить нельзя таким это точно. Это я согласна. Но, мне кажется, их нужно просто убивать. Выпалывать как сорняки. Но без ненависти.

— Ритуль, а к-как без ненависти? М-мы же не м-ашины Если эта с-скотина так детей убивала, какое наказание ему п-придумать? Ведь это же легкая смерть, от пули.

— Смерть, Юра, вообще, легкой не бывает, — вступился Валера. — Никогда. Даже во сне и от старости. Поверь мне как врачу.

— Т-тебе, как врачу, конечно, в-виднее. Но нельзя делать так, чтобы они во сне умирали от старости. Прав, Еж. Убивать зверей надо. Дед, а ты что молчишь?

— А чего говорить-то? — Кирьян Васильевич молча смотрел на пляшущее пламя костра.

— Как чего? Вот по поводу нашего спора.

— А чего спорить-то? Андрейка прав, убивать их надо как собак.

— Вот, а я чего говорю? — вскинулся Еж.

— И Рита права. Когда ТАК будешь убивать — в твоей душе зверь такой же проснется. И тоже крови требовать начнет.

Дед пошарил у себя в мешке и достал кисет с махоркой. Долго сворачивал самокрутку, покашливая, потом пыхнул несколько раз и скрылся в синем густом облаке.

— Ничего не понимаю, какой зверь во мне проснется? — Еже недоуменно хлопал круглыми глазами.

— Кровь, Андрейка, она вкусная. Первый раз страшно убивать, второй привычно, а в третий уже нравится. Алеша, око за око, говоришь? Шкура как-то сказал — «два ока за око, все зубы за зуб». Под Екатеринодаром было то или под Белгородом — не помню. Вошли мы в сельцо небольшое. Все мертвое. Детишек красные прикладами забили, головы разможжены. Баб… Ссильничали их, в общем. И штыками туда, да… От девчоночек да старух. Сколь там мужиков было — шашками руки и ноги поотрубали да так и бросили. Двое еще живых было. Одного я добил, второго друг мой, Антипка Заев, да… А в Храме они священника распяли, прямо на Царских Вратах. Батюшка то ж еще жив был. Глаза ему выкололи, а он все бредит — простите, да простите… А то вдруг вскинется и — будьте вы прокляты! А потом опять — простите…

Догнали мы ту Чеку. Через два дня догнали. Тоже страшно мы их убивали. Потом как пелена красная перед глазами — убивать, сволочей краснопузых, убивать! Расстреливал, ага… Одного за другим. В плен не брали. И нас в плен не брали. Потом в какой-то деревне комбедовца стреляли, а у него семья — восемь ртов. К стенке поставили и детишек его притащили — мол, смотрите, как ваш папка сейчас помирать будет. Смотрите и запоминайте. Он кровищей хлестнул, а я винтовку на плечо, оборачиваюсь — а детишки стоят молча так — ни слезинки из глазок, ни кровинки в лице. Маленькой один, лет пяти смотрит на меня и как будто спрашивает: «За что? Тятька добрый!» Глазыньки чистые, голубые, чисто ангел.

А я стою сам мертвый насквозь. И как зашевелится чего-то внутри — аж больно стало и горячо так. Я на землю упал и давай выть, да грудь себе пальцами драть, чтоб сердце вырвать, чтоб не болело. А то не сердце болело, то я живой стал заново…

И замолчал, сворачивая вторую самокрутку.

— А потом? — после долгой паузы спросил потрясенный даже не рассказом, а спокойным тоном деда, Еж.

— А потом винтовку оставил и ушел ночью — куда глаза глядят. И зарекся оружие в руки брать. А вот зарок нарушил, ага… Так что ты, Андрейка, буди зверя-то в себе, буди. Потом придешь в Латвию, али в Германию и будешь там детишек стрелять и мамок их. А потом их глаза тебе всю жизнь сниться будут. Однако, спать не пора ли? Завтра бросок до вашей Ивантеевки…

Устраивались, как обычно — охапки хвои на землю и мешок под голову. Ритку тоже как обычно — слева Еж, справа дед Кирьян.

Она долго не могла заснуть, хотя мерное дыхание мужиков убаюкивало. Только она закрывала глаза — как сразу вспоминала белое лицо эсэсовца, пар от горячей крови, обугленные грудные клетки карателей. Вдруг ей показалось, что кто-то ее зовет. Она приподняла голову и увидела у костровища того самого бойца, который недавно приходил к ней с медальоном. Он грустно смотрел на тлеющие угли, а потом из леса вышел мальчик в белой, светящейся рубашке до пят. Мальчик подошел к красноармейцу, погладил полупрозрачной, худенькой ручкой по голове, а потом они поднялись и пошли по невидимым ступеням вверх, и зазвучала хрустальная музыка, а потом они обернулись и помахали ей рукой, и боец шепнул — мы еще встретимся, ты же обещала найти меня! — и улыбнулся. А мальчик посмотрел строго-строго и погрозил ей пальчиком, а потом приоткрыл рот и хотел что-то сказать…

Но, его перебил Ёж, заорав:

— Подъем! Рита, вставай, рассвет уже!

Рита вздрогнула и проснулась.

— Еж, скотина, такая! Блин… Такой сон испортил…

— Эротический?

— Да иди ты, — и потянулась, разминая затекшее тело. — Который час?

— Четыре. Через час выходим.

— Гадство какое…

А потом она пошла в лес, по своим женским делам, отчаянно страдая от отсутствия зубной пасты… Ну и прочих необходимых женщине штучек.

«Вот!» — думала Рита, чистя зубы еловой веточкой — «Все удивлялась, как в таких условиях девчонки воевали? Вот так и воевали… Узнала на себе? Вот и терпи!»

Через полчаса, наскоро заправившись крепким чаем с сухарями, отправились в путь. Идти было не далеко, километров двадцать до деревни. Как обычно, делали каждый час привалы минут на десять. По пути Еж рассказывал байки, вычитанные им еще до экспедиции:

— Авиаполк. База неподалеку от озера. В полк приезжает генерал. И среди прочего спрашивает комполка, чего это авиаторы не разнообразят рацион свежей рыбой. В приказном порядке требует организовать улов. А в это самое время группа Ил-2 возвращается с задания. Вылет был не шибко напряженный, кое-что из боеприпасов осталось. Ну, пилоты и сбрасывают оставшиеся неиспользованными бомбы в озеро. Кверху брюхом всплывает рыбешка. На берегу комполка вытягивается по струнке и рапортует: «Товарищ генерал-майор, ваш приказ выполнен!». Генерал смотрит попеременно на озеро и на комполка, бормочет «Бл…, и ведь никто не поверит», садится в «виллис» и уезжает.

— Ёж — это звездёж. Б-бомбы, наверняка не вблизи аэродрома сбрасывали, — Юра скептически ухмыльнулся.

— За что купил, за то и продал! Я тут причем?

— Эх, Леонидыча бы сюда, он бы пояснил… — Вздохнул Вини.

— А чего Леонидыч?

— Так он же в Афгане бомбером летал! Не знал, что ли?

— Неа… Он же не говорил…

— Об этом мало говорят, Еж. У меня батя об Афгане только сильно пьяный говорить может, — сказал Лешка Винокуров.

— Оно и понятно…

Часам к девяти дошли бы…

Но дед, шедший впереди, вдруг остановился, в начале четвертого перехода.

— Тихо! Слышите?

Вини пожал плечами — вроде тишина. Обычные звуки обычного леса, ветерок шумит ветвями, птицы друг дружке песни поют, где-то топором стучат.

Топор!

— Значит так… Мы с Юрой пойдем, глянем — чего там и как. Вы ни с места. И сидеть настороже. Ни звука. Спрячьтесь где-нибудь. Подходить буду — угукну филином. Если кто пойдет другой — не стрелять — пропускайте. Шуметь не надо. Еж, понял?

— А я то чего опять? — Развел руками тот. — Я вообще всегда как рыба молчу!

— Громкая к-какая рыба, — улыбнулся Юрка. — Ну, пошли, что ли?

Они отошли чуть в сторону от тропы, ориентируясь на звук топора, иногда, впрочем, исчезавший. Идти было тяжело, завалы кусты, можжевельник и мелкие елочки. Как ни старайся идти тихо — все равно какая-нибудь ветка да хрустнет.

Наконец, впереди стало светлеть. Стал слышен разноголосый гомон.

Юра и дед, сначала перебежками, а потом ползком, подобрались к краю леса, выходившего на большое поле, усеянное воронками и вытаявшими трупами красноармейцев.

Около десятка немцев сидели на сухом пригорочке, сняв каски и жмурясь под ласковым солнцем. А трупы таскали пленные. Одного за другим они поднимали за конечности и оттаскивали к большим воронкам. От трупов невероятно смердело, но пленные вроде бы не обращали на это внимание. Только двое немцев старались дышать через надушенные, видимо, платочки. Остальные конвоиры были привычнее. По крайней мере, трупный запах не мешал им жевать бутерброды с салом.

Иногда гнилые ноги или руки отрывались, расползаясь в руках похоронщиков. Иногда тело просто разваливалось на склизкие черные куски.

Тогда пленные просто подбирали их и тоже кидали в воронки. А несколько бойцов покрепче рубили высокую березу. Одна уже валялась, с нее обрубал сучья, спиной к деду и Юре, здоровый мужик в летней, относительной чистой форме.

Потом он разогнулся, потер поясницу отошел в сторону и уселся на шинель, вытирая пот со лба…

— Толик! — шепотом крикнул Юра, ткнув деда в плечо. — Точно Толик!

— Ваш?

— Наш, да…

— Мда… Попал, парень… Чего делать будем?

— Выручать б-бы надо!

— А как? Это немцы, не латышские герои. Причем ветераны. Повоевали, видишь — спокойно как жрут? Привыкли к трупам.

— Да… Не ф-фельджандармы… А чего это в-вермахт пленных охраняет?

— А кому тут? В котле все-таки сидят. Не до жиру.

И замолчали, продолжая наблюдать за происходящим.

Тут один немец заметил, что Толик отдыхает:

— Aufzustehen! Schnell! Arbeite, das faule Schwein! — крикнул ганс и показал Толику кулак. Тот приподнялся и снова стал обрубать ветви.

— Свиньей еще об-бзывается… — заворчал Юра. — Чего интересно они деревья тут валят?

— Скоро узнаем.

Скоро случилось примерно через час. Толик к тому времени приготовил уже три березы. Потом четверо лесорубов сели в сторонке, а двое стали распиливать стволы на двухметровые бревна.

— Дрова, видать, заготавливают… — предположил Юра.

— Или строить, чего…

Пилили долго, то и дело меняясь. Двуручка была одна, да и пленные богатырским здоровьем не отличались.

В конце концов, работа была закончена, — одно большое бревно распилили на шесть маленьких — и немцы разрешили им отдохнуть.

Тех же, кто таскал трупы — собрали в кучу. Двоим дали лопаты, закидывать воронки, остальные подошли к бревнам и, разбившись по двое-трое, потащили их к полю.

Немцы пошушукались между собой, потом дружно заржали и пинками заставили пленных выстроиться на одной линии и поставить вертикально бревна.

— Auf die Plдtze… — крикнул старший среди немцев, встав на пригорок. Пленные присели.

— Fertig… — поднял руку с пистолетом вверх. Мужики встали на четвереньки…

— Los!!! — и выстрелил в воздух.

По выстрелу пленные, с огромным трудом приподымая тяжелые березины, начали трамбовать землю, по шагу продвигаясь дальше от леса.

— Чего п-происходит? Не п-понимаю…

Немцы засвистели, заорали и даже захлопали в ладоши, подбадривая пленных красноармейцев.

— Один черт знает, что там в германскую голову пришло…

Лесорубы мрачно смотрели на соревнование. Толик судорожно сжимал топор.

— Давай-ка сползаем по кустам до них.

Воспользовавшись тем, что немцы смотрели в сторону поля, дед с Юрой украдкой поползли по краю леса.

И почти добрались. Но тут на поле грянул взрыв.

Часть немцев радостно заорали, часть засвистели. А потом стали передавать друг другу сигареты.

А там где был взрыв, разлетелось на щепки бревно — часть пленных лежало вокруг небольшой, дымящейся воронки не подавая признаков жизни. Один пытался встать на руки — оторванные ноги валялись чуть поодаль…

Остальные залегли.

— Aufzustehen! Aufzustehen! — заорал главный фриц. И дал очередь над головами залегших.

Те покорно поднялись и потащили свои бревна дальше — бум, бум, бум — равномерные удары о землю были слышны далеко.

— Разм-минируют что ли? Вот с-сволочи… — прошептал Юра.

Дед молча похлопал его по плечу и махнул рукой — мол, пошли дальше.

Подползли как можно ближе к лесорубам, молча склонившим головы и не смотревшим на поле.

А там двое немцев подошли к месту взрыва. Несколькими выстрелами добили тяжелораненых, а потом ушли обратно на поляну.

— Толик! — яростно зашептал Юрка. — Толик! Б-бессонов!

Толик вздрогнул и медленно оглянулся. Увидев в кустах Юрку, аж приоткрыл рот от удивления:

— Ты??

— Толя, б-быстрей за нами, уходим, там наши все почти!

— Не могу… Немцы расстреляют десять человек за побег.

— Б-бл… Толь, чего тут происходит-то?

— Там поле заминировано. Противотанковыми. Пехотных вроде нет. Суки, придумали себе развлечение, каждый день сюда гоняют.

— Вот и п-пошли, рано или п-поздно ляжешь тут на этом п-поле.

— Эй, контуженный, ты с кем там шепчешься? — сказал один из пленных.

И тут на поле глухо гукнул еще один взрыв, а потом еще два подряд.

Немцы машинально присели, а потом гурьбой, галдя о чем-то своем, пошли к покалеченным людям. Кто-то там закричал тонко, взахлеб. А гансы третьей — последней — бригаде заорали:

— Halt! Halt!

Потом вновь раздались одиночные выстрелы.

Толик тоскливо посмотрел на Юрку и отрицательно покачал головой:

— Не могу, Юр… Десять человек на совести будет, я лучше сам…

И отвернулся.

Юрка, матерясь про себя, отполз обратно.

— Не хочет, твою мать, — сказал он деду. — За его побег десятерых положат.

Дед пожевал губы.

— Ишь, какой, совестливый. Хороший, видать, мужик. Прицел, кстати, не сбит в этот раз?

— Нормально в-все!

— Значит, тогда сделаем так…

…Уже через минуту они лежали на краю леса. Юра за старой упавшей сухостоиной, а Кирьян Васильевич метрах в пятнадцати от него в какой-то ямке. Немцы как раз вернулись с поля и дали команду последним, оставшимся в живых, пленным продолжать. Надрываясь, те сделали еще несколько шагов, и снова прогремел взрыв.

В ту же секунду Юра и дед выстрелили в спины немцев.

С расстояния в пятьдесят метров промахнуться невозможно. Поэтому двое, среди которых был самый горлопанистый — то ли фельдфебель, то просто унтер — медленно завалились на землю.

Немцы сначала не поняли, что случилось — видимо решив, что товарищей зацепило случайными осколками. Хотя на расстоянии в сотню метров получить осколок от мины, пусть и противотанковой, нереально, но чего не бывает на войне? Они сгрудились над своими камрадами, гортанно разоравшись, словно вороны.

И вновь два выстрела, и вновь в цель. Немцы бросились в рассыпную и залегли цепью, немедленно открыв ответный огонь. Но они не понимали — куда стрелять, тогда как Юрка и дед видели их прекрасно.

Лесорубы бросились на землю ничком, побросав топоры и пилы. А Толик, сидевший ближе всех к краю леса, отпрыгнул к самым кустам и отполз за свежий березовый пень.

Партизаны пока перестали стрелять. Выжидали, не желая обнаруживать свои позиции.

Постреляв, немцы немного успокоились и перебежками, по двое с флангов, начали передвигаться к лесу.

Пока пара бежала, остальные открывали огонь из карабинов.

Когда они подбежали метров на тридцать — Семененко приготовил для них сюрприз — пару гранат-толокушек. Юра знал, что задержка запала длинная — аж до восьми секунд, хотя официально четыре-пять. Поэтому бросал не сразу. А через три секунды.

«Тридцать один, тридцать два, тридцать три… На!»

Немец тоже знал о задержке, поэтому, когда граната, подпрыгивая, прикатилась к нему — он ее схватил и попытался метнуть обратно, но не успел, рухнув безголовым и одноруким телом на дымящуюся землю.

— Пять… — флегматично считал дед, дожидаясь оплошности противника. Один заметил, откуда вылетела граната и привстал, прицеливаясь. И тут же, получив пулей в шею, ткнулся в травку, обильно поливая ее кровью. — Четыре…

Немцы растерялись. За какие-то пятнадцать минут потеряли уже шесть человек. А сколько партизан там в лесу? Стреляют редко, но чертовски метко. Назад нельзя — расстреляют как в тире, доннерветтернохайнмаль! Значит вперед — одним рывком!

Старший из оставшихся громко заругался и:

— Ein, zwei… Drei!

Они бросились вперед и тут с левого фланга выскочил с ревом Толик, замахнувшись топором. А за ним с таким же диким ревом неслись пленные!

Немцы опешили буквально на секунду, но этой секунды Толику хватило, чтобы врезать топором под каску ближайшему фрицу. Лезвие разрубило пол-черепа и застряло. Толик выпустил рукоятку — солдат рухнул мешком — и с голыми руками бросился на следующего. Вид его был так ужасен, что немец лишь попятился, и тут же был сбит с ног.

Юрка и дед, воспользовавшись моментом, тут же открыли стрельбу по оставшимся двоим.

Через пару секунд все было закончено.

Красноармейцы стояли, тяжело дыша, на поле боя, недоуменно разглядывая друг друга и бывших конвоиров, словно не веря, что они свободны, что они живы. Юрка с дедом вышли из леса с винтовками на перевес.

Несколько секунд стояли молча друг перед другом. А потом бросились обниматься.

— Оружие соберите, черт вас дери, — рявкнул, наконец, Кирьян Васильевич. — Все собрать, документы, еду, фляги, ремни. Бегом!

— Э? — вдруг остановился Юрка. — А где берсеркер-то наш?

Оказалось, что Толик так и лежит на немце.

Они подбежали к нему, перевернули.

На губах пузырилась розовая пена, а из груди торчал нож.

Успел, таки ганс…