"Карел Ванек. Приключения бравого солдата Швейка в русском плену." - читать интересную книгу автора

глупая, словно ее сочинил патер Лутинов-Достал. Поэтому мы не удивляемся,
что Швейку она нравилась. Простим его и не будем на него за это сердиться,
как не сердимся на чешскую академию, которая раздает премии за не менее
глупые произведения.

Четыре дня пути оставались за ними, и теперь они шли через деревни, где
уже не было русских войск, не было этапных пунктов и этапного начальства.
Здесь было уже лучше. Деревни попадались богатые, почти не видевшие войны;
ни войска, ни пленные сюда еще не заходили, поэтому первый эшелон пленных
пользовался большим вниманием. Крестьяне относились к ним с жалостью,
давали табак и папиросы; женщины, смотря на них, плакали, раздавали им
хлеб, сами варили для них картошку и разносили се в горшках по сараям и
ригам, в которых размещались пленные.
Жестокость войны вновь стала смягчаться человеческим отношением,
человеческим чувством; русские солдаты уже больше никого не гнали вперед;
когда пленный, чувствуя себя больным, отставал от отряда и крестьяне,
обгонявшие его на телеге, обращали внимание солдата на него, конвойный
махал рукой и говорил:
- Пускай удирает! До Австрии теперь далеко. Если транспорт приходил в
деревню еще засветло, то мужики и бабы, девки и дети окружали их и
заводили разговор. Они спрашивали, есть ли в Австрии солнце, земля,
деревья, вода, как в Австрии сеют хлеб; узнав, что там растет рожь,
ячмень, пшеница, что также растут тополя, вишни, березы и груши, что летом
светит солнце и идет дождь, а зимою снег, что днем у них светло, а ночью
темно и т. п., они радостно улыбались и спокойно резюмировали:
- Все равно как у нас! Везде одинаково!
Девки приносили в черепушках молоко и просили, чтобы пленные что-нибудь
спели. Бабы спрашивали, как обходятся с русскими пленными в Австрии,
почему им там отрезают носы, уши, выкалывают глаза, уродуют их; в деревне
не было хаты, из которой кто-нибудь не был бы в плену в Австрии или
Германии.
Для швейковой фантазии открылось огромное поле. Он долго рассказывал о
жизни в Австрии, смешивая правду с легендами, как Бог на душу положит, и
слушатели, открыв рты, кивали головами, говоря: "Да, да, правильно!" От
этого он сам делался значительней в своих собственных глазах.
Было похоже на то, что Швейк идет на конец света, а конца этого не видно,
нет конца. Однажды во время дождя он промочил ботинки, которые потом
затвердели, как кора, и разодрали ему ноги в кровь. Тогда он сбросил их и
пошел босиком, а ботинки перекинул через плечо и надевал их только ночью,
чтобы никто не украл. Все время перед ним расстилалась равнина, тянулись
степи, на которых паслись коровы и волы, и ничто в этом неприятельском
государстве не напоминало о враждебности.
Он уже знал несколько русских слов, и туземцы могли кое-как его понимать:
его ободранный вид, при добродушном и внушающем доверие лице, возбуждал у
мужиков внимание и любопытство, и они, такие же, как он, предпочитали,
будучи на него похожи, обращаться именно к нему.
- А как ваш царь, - сказал ему староста в одной деревне, где они ночевали,
- хороший он человек? Не стоило бы ему, старику, брать войну на свою
совесть! А наших пленных зачем он мучает?
Швейк, понимая едва десятую часть сказанного, без всякого раздумья отвечал: