"Рауль Ванейгем. Трактат об умении жить для молодых поколений " - читать интересную книгу автора

представляет из себя такое малое усовершенствование по сравнению с огромной
обусловливающей машиной, каждая из шестеренок которой, урбанизм, реклама,
идеология, культура ... способна на дюжину подобных улучшений? Опять же,
знание участи, которая будет продолжать быть человеческой участью, если они
ничего не предпримут, менее интересно, чем чувство самой жизни в этих
деградирующих условиях. Лучший из миров Хаксли, 1984 Оруэлла и Cinquieme
Coup de Trompette Турена отодвигают в будущее тот ужас, который может
спровоцировать один взгляд на настоящее; и именно в настоящем вызревает
сознательность и воля к отрицанию. В отношении моей нынешней несвободы,
будущее не представляет для меня интереса.

*

Чувство унижения это ни что иное, как ощущение того, что ты просто
предмет. Его суть, когда ты ее понял, становится боевой ясностью, в которой
критика организации жизни не может быть отделена от мгновенного осознания
проекта иной жизни. Да, строительство невозможно, кроме как на основе
индивидуального отчаяния и его преодоления; попыток предпринятых для
маскировки этого отчаяния и манипуляции им в иной оболочке достаточно для
того, чтобы доказать это.
Что это за иллюзия, которая не позволяет нашему взгляду разглядеть
разложение ценностей, развал мира, фальшь, разъединенность? Может это моя
вера в собственное счастье? Вряд ли! Подобная вера не может выстоять ни
анализа, ни приступов боли. Скорее это вера в счастье других, неиссякаемый
источник зависти и ревности, который негативным путем дает нам чувство того,
что мы существуем. Я завидую, значит я есть. Определять себя по отношению к
другим, означает определять другого. А другой, это всегда предмет. Поэтому
жизнь измеряется по шкале пережитого унижения. Чем больше кто-то выбирает
свое унижение, тем больше он "живет"; тем больше он живет упорядоченной
жизнью вещей. В этом хитрость овеществления, благодаря которой она
просачивается, словно кислота в варенье.
Предусмотрительная вежливость этих методов угнетения определенным
образом объясняет эту извращенность, которая не позволяет мне выкрикнуть как
в сказке братьев Гримм: "а король-то голый!", каждый раз когда суверенитет
моей повседневной жизни обнажает свою нищету. Конечно зверства полицейских
все еще сильны, и еще как. Везде, где это проявляется, добрые души леваков,
весьма правильно обличают их. И затем? Призывают ли они массы вооружаться?
Призывают ли они к законной мести? Призывают ли они к охоте на мусоров,
подобно той, что украсила деревья Будапешта самыми отменными плодами AVO?
Нет, они устраивают мирные демонстрации; их профсоюзная полиция третирует
как провокаторов всех тех, кто отказывается подчиняться их призывам к
порядку. Там есть новая полиция. Психосоциологи будут править без ударов
дубинками, без наглядности моргов. Угнетающее насилие находится на грани
своего преобразования в разумно рапределенные уколы игл. Те же, кто обличал
полицейское насилие с высоты своих великих чувств призывают нас к обществу,
основанному на вежливом насилии.
Гуманизм подслащивает машину, описанную Кафкой в "Исправительной
колонии". Меньше избиений и криков! Вас расстраивает кровь? Не беспокойтесь,
люди станут бескровными. Обетованная земля выживания станет сладкой смертью,
и за эту безболезненную смерть борются гуманисты. Нет Гернике, нет Аушвицу,