"Сергей Валяев. Тарантул" - читать интересную книгу автора

дергался Серов и орал, что любимое мамино блюдо разбито, что приходят в его
дом, чтобы украсть любимые вещи мамы-покойницы, чтобы продать их и жить на
вырученные деньги! И даже воруют не вещи, а память о ней!..
Валерия в истерзанной кофте, мятой юбке, рыдая, складывала в сумочку
свою парфюмерную мелочь.
- Вот-вот, забирай! Все забирай! Грабь! Мне ничего не жалко! -
полоумно вопил мой товарищ.
Стюардесса повернулась ко мне:
- Уходите? Можно я с вами? - Я не хотел уходить.
- И валите!.. Чтобы духу твоего больше не было, подстилка
аэрофлотская! - Серов бешено подхватился из кресла и слишком невротически
шагнул к женщине.
Та, взвизгнув, спряталась за мою спину. Я привычно выставил локоть,
как меня учили. Ошалевший товарищ налетел на него лицом, замер от боли и
неожиданности, рухнул на пол.
Я почувствовал секундную брезгливость, подавил это чувство. Взял друга
под руки, оттащил на диван. Валерия принесла мокрое полотенце.
Поэт застонал, приоткрыл глаза, трудно посмотрел на потолок, сбросил
окровавленное полотенце:
- Кровь, корь, любовь. Не болейте корью. От этого можно умереть.
И, закрыв глаза, повернулся на бок, захрапел. Мы накрыли его пледом,
как плащ-палаткой, и ушли.
В воздухе, постанывающем от артиллерийской канонады и осветленном
чужим неустойчивым рассветом, кружили хлопья сажи. Сажа, смешиваясь с
несмелым новым снегом, падала на стадо сожженной техники. А под
разрушенными стенами, в руинах, лежали те, кто верил, что выполняет свой
конституционный долг, те, кто остался жить вечно в декабре, те, кого так
бездарно и зло предали. По приказу майора Сушкова мы накрыли их
плащ-палатками. Плащ-палаток на всех не хватило.
Только вера бесплатна. Бесплатных предательств не бывает.
У двери в дом небожителей по-прежнему бодро дежурил швейцар дядя
Степа. В облеванных моим другом галифе. Он по-своему был счастлив, дядя
Степа, ему можно было позавидовать. Валерия шмыгнула мимо него, как птица,
прятала заплаканное лицо.
Я остановился у машины. Стюардесса наткнулась на меня. Я повернул
ключ, открыл дверцу, пригласил женщину в салон джипа.
- Куда?
- Домой, - ответила.
Я вырулил на единственный наш центральный проспект имени Ленина, если
это дорожно-разбитое, как после бомбежки, недоразумение можно было назвать
проспектом. Молчал. О чем говорить? Тем более губы моей пассажирки были
заняты, она их подкрашивала помадой. Розовой, как птица фламинго. После
опустила ветровое стекло, щурилась от воздушного потока, лицо её было
старым и некрасивым.
- Солидная тарахтелка, - сказала она. - Как самолет. Откуда?
- Отчим. Подарок.
- А-а-а, - закурила.
Горький дым Отечества.
- А ты и вправду чеченил? - покосилась в мою сторону; в зрачке
отражался цинковый мирный день.