"Казимир Валишевский. Царство женщин " - читать интересную книгу автора

гостей, остающихся на ночную вечеринку, продолжающуюся обыкновенно в
последние шесть месяцев до девяти часов утра, граф Сапега, порядочный
ветреник, всегда гонявшийся за весельем, взял стакан и крикнул громко: "Кто
скажет "масса".[20] Царица ответила "Топ!" и, отерев слезы, осушила стакан
вина".
О том, каковы были эти "вечеринки" и каковы были участвовавшие в них,
"Мемуары" вдаются в большие подробности. "Меншиков только для совета.
Ягужинский на все руки, и всякому приходит черед... Барон Левенвольд,
кажется, пользуется наибольшим влиянием... Девьер принадлежит к явным
фаворитам... У графа Сапеги тоже свое место. Это красивый малый, хорошо
сложенный, в полной силе молодости. Ему часто посылают букеты и драгоценные
вещи... Есть еще фавориты второго класса, но их знает только фрейлейн
Иоганна, старая горничная царицы, ведающая ее развлечениями".
Записки таким образом только резюмируют переписку, относящуюся к
периоду от 1725 до 1727 года и изобилующую подобными чертами:
"14 октября 1725 г. - Царица (Екатерина I) продолжает с некоторым
излишеством предаваться удовольствиям, до такой степени, что это отзывается
на ее здоровье.
22 декабря. - Царице было довольно плохо после кутежа в день св.
Андрея... Кровопускание принесло ей облегчение; но так как она чрезвычайно
полна и ведет жизнь очень неправильную, то думают, что какой-нибудь
непредвиденный случай сократит ее дни".[21]
Датский посол Вестфаль, со своей стороны, высчитал количество
венгерского вина и данцигской водки, потребленных за два года царствования,
и получил сумму около миллиона рублей[22] - недурная цифра для государства,
общие доходы которого составляли всего около десяти миллионов.
Это свидетели пристрастные? Может быть. А расходная книга? Я согласен
руководствоваться исключительно ею. Хотя и Кампредона никак нельзя назвать
неприязненным соглядатаем. Он в это время мечтал о франко-русском соглашении
и примешивал к своим рапортам самые лестные отзывы о "талантах" и "уме
русской государыни", прибавляя в то же время, как она собственноручно пытала
одну из своих женщин, виновную в том, "что та разболтала, как заставила
вылезти из-под ее (императрициной) постели камергера, притворившегося пьяным
и намеревавшегося дождаться там часа, удобного для любовников". Кампредон
отдавал справедливость мужеству и самообладание храброй подруги, которой
Петр приписывал свое спасение в роковой день при Пруте. Он рисовал ее
производящей смотр своим гвардейцам и даже не вздрогнувшей при залпе, - по
случайности или нарочно, - убившем человека в четырех шагах от нее. "Пуля
была не для того бедняка", - просто сказала она, подозвав начальника
маневров и вырывая у него шпагу.[23] Но на французского посла, также как на
всех его товарищей, общий строй жизни при новом царствовании производил
впечатление вечного празднества, превращаемого, благодаря склонностям
императрицы и традициям предыдущего царствования, в оргию.
Приближенных императрицы, старых и новых, уже было бы достаточно, чтобы
придать ее царствованию именно такой характер. Началось с камер-фрау. Их
было три немки, во главе с Анной Крамер, плененной, как ее госпожа, при
взятии Нарвы и посланной с семьей в Казань. Местный губернатор, "оценив ее",
по выражению князя Долгорукова в его "Записках",[24] последовал примеру
Меншикова, уступив ее Петру, который сначала поместил ее при девице
Гамильтон (одной из своих любовниц), затем при самой Екатерине, сделав ее