"Аркадий Вайнер, Георгий Вайнер. Евангелие палача" - читать интересную книгу автора

добился криком. Уж если так необходимо - ткни его ножичком. За ухо. Но - в
подъезде. Или во дворе. Сказал Истопнику негромко, вполне мирно: Слушай, ты,
петух трахнутый, ты эпатируешь общество своим поведением. Ты нам
неинтересен. Уходи по-быстрому. Пока я не рассердился... Он придвинулся ко
мне вплотную, дышал жарко, кисло. Бессмысленно и страстно забормотал: - Ах
вы, детки неискупленные... грехи кровавые неотмоленные... ваш папашка один
- Иосиф Виссарионович Борджиа... Иосиф Цезарев... По уши вы все в крови и в
преступлениях... чужие кровь и слезы с ваших рук струятся... Вот ты посмотри
на руки свои грязные! - и он ткнул в меня пальцем. Не знаю почему - то ли
был я пьяный, оттого ослабший, потерявший свою привычную собранность и
настороженность ловца и охотника, то ли сила у него была велика - не знаю.
Но для себя самого неожиданно посмотрел я на свои руки. И все в застолье
привстали со стульев, через стол перегнулись, с мест повскакали на руки мои
смотреть. Притихли все. А у него горько ушли вниз углы длинного змеистого
рта, и язык свой отвратительный он больше не сосал и не жевал. Руки у меня
были сухие и чистые. Успокоился я. Не знал, что он меня подманивает. Спросил
его-Ты кто такой, сволочь? А он засмеялся. И выпулил на миг изо рта длинную
синюю стрелку языка, зубы желтые, задымленные мелькнули. - Я не сволочь. Я
противный, как правда. Но не сволочь. Я Истопник котельной третьей
эксплуатационной конторы Ада. Тишина за столом стояла невероятная. Я никогда
не думаю, как ударить. Решение возникает само, от меня совсем независимо.
Потому что бьют людей очень по-разному. В зависимости от того - зачем?
Бьют: - чтобы унизить, - чтобы напугать. - чтобы наказать, - чтобы
парализовать. - чтобы ранить, - чтобы причинить муку. Бьют, чтобы убить.
Одним ударом. Я понял, что дело швах, что я испугался, что происходит нечто
не предусмотренное мною, когда сообразил, что раздумываю над тем, как
ударить. Унизить его - в школьной курточке прихлебателя - невозможно.
Сумасшедшего не напугаешь. Наказывать его бессмысленно - я ему не отец и не
увижу его никогда больше. Мучить нет резона - он к мученичеству сам рвется.
А убивать его здесь - нельзя. Хотя с удивительной остротой я вдруг ощутил в
себе вновь вспыхнувшую готовность и желание - убить. - Пошел вон отсюда,
крыса свинячья, - сказал я тихо, а он громко засмеялся, глаза засветились
от радости. И я не выдержал и харкнул ему в рожу. Не мог я там его убить.
Хоть плюнул. А он взялся бережно за свое длинное белесое лицо, осторожно
нащупал на щеке, на лбу плевок, прижал, будто печать к штемпельной подушке,
медленно растер харкотину, и снова углы рта поехали вниз, и крупные тусклые
слезы покатились по его мятой тощей роже. Поднял на меня черноватый кривой
палец и медленно сказал: - Расписку ты возвратил... Остался месяц тебе...
Потом - конец. Придешь отчитаться... ТЫ ПОКОЙНИК... - и засмеялся сквозь
слезы, радостно и освобождение. Потом вышел из-за стола и, все время
убыстряя ход, двинулся к выходу. Через месиво тел, в лабиринте столиков,
среди орущих, пьющих, веселящихся людей, жрущих, изнемогающих от бушующих в
них желудочного сока, спирта и подступающей спермы, шел он к дверям, быстро
и твердо, почти бежал. А мои развеселые боевые собутыльники почему-то не
шутили, не радовались, не орали, а смотрели на меня - испуганно и
озадаченно. Не вслед быстро уходящему из зала Истопнику, а-на меня. И за
нашим столом, отгороженным от остальных деревянным невысоким барьерчиком,
повисли угрожающее уныние и пахнущее гарью молчание. Казалось, выросли до
самого потолка стеночки деревянного барьера, отъединили нас - в
заброшенности и страхе - от всех остальных. Я вскочил и побежал за