"Братья Вайнеры. Завещание Колумба" - читать интересную книгу автора

бы он снял меня влет. И почти сразу же с пронзительным визгом, воем,
звериным ревом он выскочил из-за поперечной балки и рванулся на прорыв - на
меня, через меня, по мне - к слуховому окну, к своей крысиной свободе.
Чуть взмокший от напряжения указательный палец, живший от меня
совершенно отдельно, будто он принадлежал кому-то другому - настолько я не
чувствовал его, - вдруг сам по себе стал плавно сгибаться, сминая упружистое
сопротивление спускового крючка, и выстрела я не услышал и в первый миг не
понял, почему подпрыгнул вверх Саидов, будто его ударили с размаху доской в
грудь. Только в кино я видел до этого, как падают убитые. Там это все
происходило долго, картинно, умирающий еще делал несколько шагов и успевал
сказать, что-то значительное, а Саидов умер мгновенно. Из своего странного
прыжка он резко завалился головой назад и тяжело рухнул на шлак. Его
пистолет отлетел далеко в сторону, но я не сразу решился подойти к нему - не
верил, что этот неуловимый бандюга мертв. Оседали клубы пыли, где-то внизу
засигналила милицейская сирена, а здесь все было тихо. Я переложил пистолет
в карман, поднес руку к лицу и с испугом подумал, что вот этой самой рукой я
только, что убил человека. И охватила меня ужасающая тоска - страшное
чувство, будто кто- то взял в ладонь твое сердце и несильно, но властно сжал
его. Вся кровь вытекла из него, а новая не втекла, и полнейшая пустота
поглотила, объяла беспросветная чернота, словно я провалился в бочку с
варом.
Мне было тогда двадцать пять лет.
И, угадывая эту тоску и отчаяние, страх неверно угаданного призвания,
Кольяныч сказал мне:
- Сынок, ты выбрал себе судьбой войну... Эта война будет идти и через
века, когда о других войнах люди на земле забудут. Она всегда будет
справедливой, потому, что должна защитить мирного человека от зла и
хитроумия плохих людей... а злые люди, к сожалению, будут жить и через
века... Поэтому тебе выдали оружие...
Да, я сам выбрал себе судьбу, но перед этим много лет подряд Кольяныч в
самых разных ситуациях, по самым разным поводам и в самых разных сочетаниях
примеров пояснял: мир жив и будет жить до тех пор, пока есть люди со
странным призванием - один за всех, а теперь он умер.
Нелепо называть предместье Рузаева пригородом. В городском титуле
самого-то Рузаева было предостаточно самозванства, и обязан он был городским
званием консервному заводу, паре текстильных фабрик и кирпичной
четырехэтажной деревне в центре - с обязательным комплексом из Дома быта,
Дома торговли и Дома связи.
И все - таки пригород был - остаток старого, не реконструированного
Рузаева - бывшее мещанское предместье, составленное из аккуратных домишек с
резными наличниками, лавочкой у ворот и густыми зарослями бузины и рябины
вдоль заборов. Перед домами сидели старухи, придвинув к самой обочине
жестяные ведра с букетами пышной сирени и стеклянные банки с нарциссами и
первыми тюльпанами. У старух был такой отрешенный вид и они всегда настолько
высокомерно отказывались сбавить цену на свои цветы, что у меня давно
возникла мысль, будто они и не хотят их продавать. Просто так сидеть днем
сложа руки неприлично вроде бы, пускай думают эти странные люди в
проносящихся по дороге машинах, что они присматривают за цветами, а чего за
ними присматривать. Кто их тут возьмет, кому они нужны? Ведь город и так
тонет в клубах душно- сиреневой, густо-фиолетовой, серебристо-белой сирени.