"Братья Вайнеры. Завещание Колумба" - читать интересную книгу автора

Голубовато - зеленая даль, рассеченная пополам серым полотнищем дороги,
родила на обочине, далеко впереди, черную точку, которая постепенно росла,
напивалась площадью, цветом, смыслом. Пока на синем квадрате не проступила
отчетливая белая надпись "Рузаево - 16 км" и острая белая указательная
стрелка.
Снял ногу с акселератора, вывел на нейтраль, включил мигалку, и в
шелестящей тишине раздавалось только четкое тиканье реле, будто отсчитывал
своими сплошными вспышками поворотный фонарь оставшиеся мне до последней
встречи с Кольянычем мгновения. Я очень боялся посмотреть на него мертвого.
"...Не боюсь я прихода смерти - меня огорчает окончание жизни", -
сказал он в прошлый раз, как всегда, сказал печально - весело, со своей
обычной непонятной усмешкой-то ли над нами смеется, то ли над собой
насмехается.
Я плавно прошел поворот, включил скорость и осатанело погнал по
последней прямой. Я мчался так, будто убегал от вести о смерти Кольяныча, от
утомительных претензий Гали, от себя самого. Галя думает, что она мне
надоела, и, ощущая, как я с каждым днем ухожу все дальше, надеется в ближнем
бою, в рукопашной схватке со мной удержать свои позиции.
Как объяснить ей бесполезность наших препирательств? Возможно, ее
поведение было бы оправдано с другим человеком - есть же люди, которые сами
себе могут заворачивать веки, а я не могу вытерпеть, когда мне в глаз надо
капнуть из пипетки. И уж совсем не выношу, когда мне лезут руками в душу -
пускай с самыми лучшими намерениями.
Никогда Галя не поверит мне, что дело даже не в ней - я сам себе
надоел. По утрам, когда я бреюсь в ванной, мне не хочется смотреть на себя.
Смотрю с недоверием в зеркало и с большим трудом уговариваю себя, что этот
тип, выплывающий из серебристой мути амальгамы, - это я и есть. Здравствуй,
ненаглядный, давно не виделись. Тьфу!
Один мой знакомый придурок, выдающий себя за экстрасенса, утверждает,
что когда я в плохом настроении, то вокруг меня черное поле. Милые глупости,
прелестный таинственный лепет инфантильных взрослых людей, редко
встречающихся с серьезными жизненными драмами, а я несколько перебрал их в
последнее время. Может быть, я просто устал. Переутомился душевно.
Положительных эмоций маловато.
А теперь умер Кольяныч.
И жизнь, не спрашивая моего согласия на переговоры, выставила мне
грубое требование: давай, старина, подумаем, посчитаем и прикинем, как будем
жить дальше. Нет больше Кольяныча, не к кому будет приехать в душевной
потерянности и сердечном смятении и спросить:
- Ты на фронте убивал людей?
А зрячий его глаз был прищурен, ярко - синий стеклянный протез смотрел
слепо на меня в упор, и голосом сиплым, тихим сказал он:
- Да... Эти люди пришли, чтобы уничтожить здесь все, что дорого моему
сердцу. Я видел, что они вытворяли... Когда мне оторвало руку, уже в
госпитале, в бреду, в горячке мне снился все время невыносимый сон -
огромная серая крыса, крыса - носорог, отгрызает мне руку... И навсегда
осталось впечатление, что все злобное насилие мира, его прожорливая алчность
- это гигантская крыса, которую нельзя убедить, умолить... Ее можно только
убить...
Я был тогда в тоскливом оцепенении и душевной разрухе, потому, что