"Переворот" - читать интересную книгу автора (Кудинов Иван Павлович)

7

Шло время. И через два года Гуркин снова вернулся к старому замыслу. Но так и не смог дописать картину…

Опустив руки, он долго стоял у мольберта, разглядывая так и не оживший на холсте пейзаж. А за окном виднелся другой пейзаж, с высоким опалово-синим небом и острыми подпирающими небо вершинами гор. И все вокруг было переполнено светом. Однако избыток света и буйство красок не нарушали общего тона, а напротив, как бы уравновешивали и приводили в гармонию весь этот кажущийся хаос окружающего мира… «Вот этого равновесия и не хватает моей картине», — подумал Гуркин. Из открытой двери мастерской виднелась гора Ит-Кая, похожая на неоседланного скакуна с разметавшейся по ветру гривой.

«Куда ты несешь меня, мой конь? — вслух произнес Гуркин, глядя на гору. — И не сбросишь ли по пути? Но теперь уже все. Все! Картину оставим до лучших времен…»

Гуркин решительно вышел, закрыл мастерскую. И в тот же день, поспешно собравшись, уехал в Улалу, где ждали его дела, далекие от живописи — работа в Горной думе. И Гуркин, словно желая поскорее забыть о своих последних неудачах, весь ушел в эти дела. Иногда он и вовсе забывал об отдыхе.

Доктор Донец, недавно приехавший из Барнаула — единственный врач на весь округ — строго выговаривал:

— Зря вы, Григорий Иванович, не щадите себя. Делаете вы, разумеется, большое дело, но забываете о том, что вы не один и что немалую долю трудов могли бы взять на себя ваши друзья…

— Что делать, — виновато разводил руками Гуркин. — Вот когда упорядочим жизнь, тогда и об отдыхе будем думать. Нам бы, Владимир Маркович, как следует подготовить и провести съезд… Как думаете, не помешает этому бийский совдеп?

— Поддержки, во всяком случае, не ждите.

— Знаю. Знаю, что совдеп не поддержит. Одного понять не могу: отчего все, как огня, боятся и даже слышать не хотят это слово — самоопределение? Разве автономия Горного Алтая идет вразрез с интересами революции?

— Не все боятся, Григорий Иванович, далеко не все…

— Да, пожалуй, вы правы, — согласился Гуркин. — Есть люди, которые хорошо понимают и горячо, искренне поддерживают наши стремления. Например, Василий Иванович Анучин…

— Он обещает приехать?

— Да. Непременно.

— Это было бы хорошо. Анучин — превосходный автономист и его влияние на съезд может оказаться решающим. Хотя, по правде говоря, нынешнее положение весьма зыбко и неустойчиво. Но будем надеяться, будем уповать на бога…

Разговор с доктором успокоил, снял нервное напряжение, однако не освободил от многих сомнений. И чем ближе подходил день открытия съезда, тем больше волновался и переживал Гуркин: а вдруг сорвется? И все усилия окажутся напрасными… Поскорее бы приехал Анучин. А еще лучше, если бы приехал Потанин…

Хотелось, чтобы в этот день, в день открытия съезда, рядом были друзья. Но Потанин стар и болен. Шишков далеко и ему теперь не до этого, доктор Корчуганов привязан к Томску, Гуляева тоже какие-то дела держат в Барнауле… Кто же будет?

Накануне, дня за три до открытия съезда, Гуркин спросил секретаря Горной думы Вильдгрубе:

— Павел Дмитриевич, насчет нового стиля все уведомлены, путаницы не будет?

— Не должно быть, — заверил Вильдгрубе. — Все волостные управы оповещены о том, что с первого февраля исчисление идет по новому стилю — и что съезд, таким образом, откроется не в феврале, как намечалось, а пятого марта. Не беспокойтесь, Григорий Иванович, я еще раз промерю.

— Хорошо. Аргымай еще не приехал?

— Пока не видно.

— И Анучина до сих пор нет, — вздохнул Гуркин.

— Анучин приедет завтра.

— Знаю, что завтра. Но лучше, если бы он приехал сегодня.

Потом он подписал бумагу, адресованную (уже вторично) его преосвещенству епископу Бийскому Иннокентию, в которой излагалась просьба передать в распоряжение Горной думы имеющийся в епархиальной типографии алтайский шрифт. «Ибо, — как было сказано в бумаге, — Горная дума ощущает полную необходимость в создании своего печатного органа с целью поднятия культуры инородцев Алтая путем широкого ознакомления их с живым печатным словом на родном языке…»

— Если епископ и на этот раз промолчит, поеду к нему сам, — сказал Гуркин. — И не отступлюсь, пока не возьму шрифт.

Поздно вечером, вернувшись в свою комнату, Григорий Иванович принес дров и растопил печку. Сухие березовые поленья, постреливая искрами, быстро разгорались. Гуркин придвинул стул поближе к огню и долго сидел, задумавшись. Было грустно и беспокойно. И он опять пожалел о том, что самых близких друзей в этот торжественный день рядом не будет.

Морозно потрескивали углы бревенчатого дома. Пламя в печке гудело, и в комнате становилось уютнее и теплее.

Гуркин решил написать письма друзьям.

«Простите, что редко пишу, — извинялся он перед Гуляевым. — Но чувства мои, любовь и самые лучшие пожелания всегда с вами, а потому не обижайтесь на Алтайца вашего. Мне взгрустнулось, когда нужно радоваться, когда любовь, счастье идет навстречу народу Алтая. Тысяча вопросов… — рука его дрогнула, и перо в этом месте прошлось по бумаге с большим нажимом. — Исполним ли мы, сыны Алтая, возложенные на нас обязанности, по плечу ли нам общественная работа, крепко ли мы любим свой парод, свою родину — Голубой Алтай?»

Ночью приснился ему Анос, мастерская, из двери которой виднелась гора Ит-Кая, похожая на неоседланного скакуна с разметавшейся по ветру гривой… И Гуркин в который уже раз подумал: «Куда вынесет меня мой конь? И не сбросит ли по пути…»

Летом 1917 года, в начале июля, в Бийске был созван первый съезд представителей инородческих волостей Горного Алтая. Гуркину казалось тогда, что съезд положит начало благотворным переменам в жизни алтайского народа — и все как будто шло к тому. Съезд постановил учредить Алтайскую Горную думу, положение которой определялось рамками уездного земства. Иными словами — Горный Алтай мог и должен был стать самостоятельной, автономной единицей, о чем и говорилось на съезде.

Председателем Горной думы почти единогласно (57 делегатов проголосовало «за» и только шестеро «против») был избран Гуркин. И он горячо взялся за дело. Однако с первых же шагов почувствовал урезанность своих прав. Ну какая же это самостоятельность, если Горной думе предложено было оставаться в Бийске! Почему в Бийске, а не в Улале или Чемале? Попытка Гуркина добиться отмены этого решения ни к чему не привела.

И вот прошел почти год, а положение не только не менялось к лучшему, а еще больше усугублялось, поскольку Бийский совдеп отказался признавать постановления съезда И полностью узурпировал власть. И хотя формально Горная дума еще существовала, влиять на ход событий она уже не могла. В этой обстановке и решено было созвать учредительный съезд представителей Горного Алтая, чтобы определить основные задачи в борьбе за право на автономию. Гуркин возлагал большие надежды на этот съезд. Хотя и опасался: обстановка сложная, запутанная — удастся ли собрать всех делегатов? Но опасения его были напрасными: делегаты съехались дружно — со всех уголков Горного Алтая, из самых дальних урочищ, больше ста представителей инородческих и крестьянских общин. Приехали Аргымай Кульджин и Товар Чекураков, самые знатные и могущественные люди, известные своими бесчисленными табунами не только на Алтае, но и по всей Сибири. Да что там Сибирь! Белых чистокровных кобылиц Аргымая знал царский двор, видели в Лондоне и Париже… Аргымай хвастался: «Если пожелаю, я на своих белых кобылицах до самого бога доскачу, а в доказательство клок бороды у него вырву и привезу напоказ».

Слушать такие речи — и то страшно. А он, Аргымай Кульджин, не боялся ни бога и ни черта, ни Эрлика и ни Ульгеня, потому что первейший бог, по его разумению, — богатство, деньги. А значит, он, Аргымай Кульджин, и есть бог, или, по меньшей мере, наместник бога на алтайской земле — и в его власти изменять не только судьбы людей, но саму религию, если надо… Бок о бок с Аргымаем и Товаром Чекураковым — Тужелей и Чендеков, Суртаев и Шаткий, тоже богатые и сильные мира сего. Тут же Чевалков и Кайгородов, будущие военспецы Каракорума. А рядом с ними подполковник Катаев, приехавший из Томска вместе с Анучиным…

Василий Иванович сидит по правую руку от Гуркина, по главе стола, на председательском месте, лицо строгое, лоб с крутыми залысинами. Чуть подавшись вперед и положив подбородок на ладони, он с интересом разглядывает делегатов. Задерживает взгляд на Аргымае, тот улыбчиво сощуривается.

— Кто это? — повернулся к Гуркину.

— Аргымай Кульджин.

— А-а, так это и есть тот самый Аргымай, который разводит лучших в мире белых кобылиц? Это хорошо, что и Он здесь, — Анучин снял очки, тщательно протер, надел снова тихо сказал: — Начнем, Григорий Иванович? С богом!

Гуркин почувствовал, как горло сжалось от волнения, пришлось выждать немного, чтобы успокоиться, собраться С духом — и произнести первые слова:

— Граждане дорогой нашей родины, Голубого Алтая! Гад видеть вас и приветствовать в этом зале…

Делегаты отозвались дружными рукоплесканиями. И Гуркин еще с минуту выжидал, переводя взгляд с одного лица на другое — были среди них знакомые и незнакомые… В зале было прохладно, и люди сидели одетыми — в бараньих шубах и козьих дохах, в кафтанах и суконных зипунах… Запах овчины и табака витал в воздухе.

Аргымай тоже был в шубе, покрытой темно-синим плисом и окаймленной узкими полосками лошадиной кожи, на ногах у него остроносые, с широкими голенищами сапоги — черки. Сегодня Аргымай Кульджин — истинный алтаец. А бывает, вырядится под европейца — не подступишься.

Шумок в зале, вызванный первыми словами Гуркина, улегся, и Гуркин более уверенным и спокойным голосом продолжал:

— Прошло около года с тех пор, как в Бийске на первом съезде представителей инородческого населения была созвана Горная дума, и мне была оказана честь возглавить ее. Большие надежды мы возлагали на думу, но далеко не все наши надежды оправдались. И не наша в том вина. Горная дума всей душой желала добрых отношений с Бийским уездным земством, отстаивая лишь одно право — право на самоопределение алтайского народа. Однако бийское земство чинило этому всяческие препятствия — и выделение Горного Алтая в самостоятельный округ отодвигалось, откладывалось… И по сей день этот жизненно важный вопрос остается нерешенным. Вот почему Горная дума поставлена перед выбором: быть ей или не быть? Можем ли мы, граждане делегаты, равнодушно смотреть на это, мириться с таким положением?

— Хватит мириться! Сколько можно? — раздались голоса, заскрипели скамейки, качнулись головы. — Решать надо… Давайте решать!

Анучин подбадривающе кивнул Гуркину, как бы говоря: правильный тон, так и продолжайте. И Гуркин, понимая всю значимость этой минуты, продолжал с еще большим подъемом и воодушевлением:

— Степное население Бийского уезда не считается с вполне естественным желанием туземной части Алтая устроить свою жизнь так, как это более соответствует особенностям горного края. Ведь уже одно то, что территория Бийского уезда непомерно велика, а главное, разнохарактерна по своим климатическим, географическим и этнографическим особенностям, одно это наталкивает на мысль о выделении Горного Алтая… Но вчера этому препятствовало земство, сегодня этому препятствует Бийский совдеп.

Шумок недовольства опять пронесся, по залу:

— Отчего же совдеп чинит препятствия?

— Причин много, — ответил Гуркин. — Ходят даже такие слухи, будто инородцы решили вытеснить русских с Алтая. Но это абсурд! Законы для всех едины. И всякие слухи в этом направлении — провокационны. А если неоспоримое право народа такой большой площади как Горный Алтай на самоопределение кем-то превратно понято и по-своему истолковано, будем надеяться, что со временем нас правильно поймут и не осудят. Итак, граждане делегаты, с божьего благословения и благословения народа, пославшего нас на этот съезд, объявляю заседание открытым.

Первым приветствовал съезд священник Стефан Борисов. Речь его была стихотворной и заканчивалась мажорно, хотя и несколько туманно:

Мира, однако, не предвиделось. Съезд проходил бурно. Правда, после доклада секретаря Горной думы Вильдгрубе о текущем положении делегаты немножко приуныли и даже растерялись: больно уж неутешительным был доклад, безрадостной выглядела картина, которую он нарисовал. Особенно тяжело обстояли дела с хлебом — и чтобы предотвратить голод и хоть как-то дотянуть до нового урожая, необходимо иметь пятьсот тысяч пудов… Пятьсот тысяч!

— А сколько запасено? — спросили из зала. — Или Горная дума не занимается этими делами?

— Занимается, — отвечал Вильдгрубе. — Григорий Иванович лично сам обращался в губернский продовольственный комитет за разрешением на покупку хлеба в соседних уездах. Инструктора думы Тюкин, Манеев и Степан Иванович Гуркин были командированы с этой целью в Змеиногорский, Кузнецкий и другие уезды. Но у нас мало средств. Сто тридцать тысяч рублей, собранных путем добровольного самообложения — вот и все. Этого, как вы понимаете, господа… — оговорился Вильдгрубе, смутился несколько и тут же поправился: — Это, граждане делегаты, капля в море. Нынче пуд пшеницы обходится в десять целковых Вот и посчитайте, сколько требуется…

— Положение трудное, — вставил Анучин, — но я уверен, что после съезда дела будут поправлены. Есть еще вопросы?

— Какие могут быть вопросы! — вскинул руку и даже привстал со своего места Аргымай. — Все ясно. Большевики разграбили, продали Россию, а теперь вот и до Алтая добираются… Можем ли мы это допустить?

— Нельзя допускать! — раздались в ответ выкрики.

— Пусть Бийский совдеп у себя хозяйничает! Анучин, в общем-то довольный ходом съезда, мягко пояснил:

— Бийский совдеп — это еще не все зло. А притеснение алтайского туземного населения длится давно. Очень давно. Знаете, кто такой Четов? — оглядел зал и чуть помедлил. — Полковник Четов был основателем Бикатунской крепости. Весной 1709 года, когда он эту крепость возводил, ему, наверное, и в голову не приходило что вскоре вырастет здесь город Бийск и станет одним из центров засилия и обмана алтайских инородцев… Вот откуда идет! — многозначительно сказал Анучин и с улыбкой добавил. — Но давайте будем великодушными и не станем винить в сложившейся обстановке полковника Четова, мир праху его… Поищем причины в другом.

— Пусть Бийский совдеп у себя хозяйничает! — выкрикнули опять из зала.

После перерыва Анучин выступил с основным на съезде докладом: «О необходимости объединения земель бывшего государства Ойрат в самостоятельную республику».

— Итак, граждане Горного Алтая, наступил решающий момент, — говорил Анучин твердым, хорошо поставленным голосом, речь его была гладкой, ровной, но не лишенной внутреннего накала. — Сегодня от вашего благоразумия зависит судьба огромного края, ваша судьба, граждане…

Два дня в доме купца Асанова, по улице Казачьей, продолжался учредительный съезд представителей инородческого и крестьянского населения Горного Алтая. Кипели страсти, дебатам, казалось, не будет конца. Однако споры сводились лишь к частностям, по главному же вопросу мнение было единым: Горный Алтай должен отделиться от Бийского уезда.

Было принято постановление: «В силу права на самоопределение народностей, созданного великой русской революцией, съезд признает за благо объединить в республику все земли, входившие некогда в состав государства Ойрат, а именно: русский Алтай, Урянхай, Монгольский Алтай и Джунгарию. Новая республика должна быть составной частью общероссийской Федерации».

Чувствовалась рука Анучина — первейшего сибирского автономиста.

Постановили также: центром Каракорум-Алтайского округа считать временно Улалу, в ближайшее же время начать постройку новой столицы — города Каракорума.

— А почему именно Каракорум? — оживились делегаты. — Разве Улала совсем уже непригодна?

— Улала останется на своем месте, — пояснил Гуркин. — А Каракорум будет стоять на своем. Каракорум — это название древней монгольской столицы, местонахождение которой долгие века оставалось загадкой. Только тридцать лет назад Каракорум был открыт известным сибирским писателем и путешественником Ядринцевым. Как видите, все имеет свой смысл и свои исторические корни.

— А где будет построен алтайский Каракорум?

— Место выбрано — лучше не придумаешь! — ответил Гуркин. — Правый берег Катуни, между селениями Маймой и Манжероком.

— Хорошее место.

На последнем заседании была избрана управа Каракорум-Алтайского округа. Председателем стал Гуркин.

Съезд завершил свою работу под звуки и пение «Марсельезы».

Вечером в улалинской церкви отслужили молебствие и освятили национальное знамя Алтая.

— Ну что ж, Григорий Иванович, начало положено, — сказал Анучин, когда после молебна возвращались они по опустевшей, обезлюдевшей улице к дому управы. — Поздравляю вас от души!..

Гуркин с чувством пожал сухую энергичную ладонь Анучина:

— Спасибо, Василий Иванович, за все, что вы сделали для Алтая! Знаете, как у алтайцев? — душевно проговорил. — Считается, что миром управляют два начала: доброе — Ульгень и злое — Эрлик. Два бога. И обоим приходится поклоняться, обоих задабривать. Но алтайцы поклоняются еще горам и лесам, озерам и рекам, луне и солнцу тоже поклоняются… Может, вам наивным покажется, но я хочу, чтобы в центре герба нашей республики было Солнце. Восходящее солнце свободы, — добавил Гуркин, и единственный глаз его заблестел, словно отразив свет еще невзошедшего, но уже совсем близкого солнца. Гуркин улыбнулся и тихо добавил: — Эскиз герба я уже сделал. Покажу вам сегодня. Может, Василий Иванович, и вы что-нибудь подскажете…