"Николай Устрялов "Реест коллекции документов войны, революции и мира"" - читать интересную книгу автора

Скажу Вам откровенно, если бы я получил все это от Бобрищева-Пушкина52, я
бросил бы все это в печку, не отвечая. Но и Вам я не считаю ни нужным, ни
возможным отвечать по существу и Вашего письма, и Вашей публицистики. За
время эмиграции я порядочно писал, но мое отношение к слову от этого не
изменилось: проституционным оно не стало...
Я бы понял психологически Ваше письмо, если бы оно было от "Шаляпина53"
или "Айседоры Дункан54", т.е. от человека органически беззаботного в
отношении идейных и политических граней. Но то, что и Вы и я пишем,
полагаю, является для нас основным и касается одного и того же вопроса,
для обоих нас не второстепенно-неинтересного, а первого и решающего. Вы
думаете и пишете (я сознательно отвечаю не на Ваше письмо, а на Ваши книги
сейчас), что Сталину55 надо помогать и сочувствовать, я думаю, что в него
надо стрелять. Что же, спрашивается, это все еще "литературные шуточки"
молодых студентов на предмет вящего эпатирования? Я и в Университете этим
не занимался, а теперь и подавно мне не до шуток. С другой стороны, я бы
понял Ваше письмо и его отправку мне, если бы Вы прочли мою подпись под
статьей, а не самую статью, да и то не в органе П.Б.Струве. Понял бы, как
условное желание узнать, что человек думает. Но Вы прочли мою статью и
частично на нее отвечаете в письме. В этих условиях "обмен произведениями"
и переписку я бы чувствовал, как неуважение к своим и корреспондента
убеждениям. Я не "профессионал". И кроме того по-прежнему совесть считаю
более человеческим свойством, чем "рассудок". Поэтому пишу, что думаю, и в
чем убежден.
Но Вы просите откровенного мнения. Честность между людьми, бывшими
когда-то близкими, не может быть подменена любезностью, и потому, не любя
и не чувствуя ни удовольствия, ни вкуса к резкостям в личных отношениях,
считаю все-таки нужным исполнить Вашу просьбу.
Я прочел все три книги, о которых Вы пишете. И должен сказать, что никто
еще (и не в силу личного знакомства, а безотносительно к этому) не вызывал
во мне такого чувства негодования и возмущения, а временами и отвращения и
тем, что Вы писали, но еще более тем, как все это сделано и преподнесено.
Ни о приятии всякой "России", ни о мнимом "смирении" я писать не буду; для
спора, полемики и вообще обсуждения по существу в письме всего этого уже
перейдена известная грань этой возможности. Такая полемика могла бы иметь
место в печати, на митинге, но не в личном разговоре. А о том, как все это
сделано, т.е. просто давая свою оценку Вами написанного после гибели
Колчака, я вижу 1) ловкую и целевую подмену персональной подлости
большевиков "стихией народной революции", на предмет оправдания и
отвлечения внимания, 2) сознательное завуалирование мерзости ближайшего
туманом мнимых исторических далей и тухлятинкой поэтических языкоблудий,
3) органический порок аморально-"эстетического" подхода ко всем
политическим проблемам. Тютчев56 и Соловьев57 в качестве острой приправы к
Зиновьеву и Ильичу - это, несомненно, "высокая марка" для хорошего
"гурмана". Но мне вообще чуждо кокетство и отвратно кокетство с кровью и
убийцами (о "теоретичности" можно было говорить 18-летнему студенту,
одинаково жадно глотавшему Трубецкого и Блока58, Евангелие, "Незнакомку",
Розанова59, "Кривое Зеркало"60, ночной трактир, философию и т.д., и т.д.
Теперь о другом идет разговор, и мы уже не дети).
Эта оценка безотносительна к слухам о Вашей деятельности в качестве
"попечителя харбинского учебного округа" и оценке Вами написанного, как