"Николай Устрялов "Реест коллекции документов войны, революции и мира"" - читать интересную книгу автора

затрудняйте себя отсылкой его мне обратно.
Не буду скрывать, - Ваше письмо меня очень огорчило. Не обидело (как,
вероятно, не сочли бы подходящим обидеться и Вы, если б кто вздумал
намекнуть Вам о "проституционности" и прочПеречтите его. Ужели оно не
кажется Вам непростительно "юношеским", узким, фанатичным. Даже
студентами, помню, в "Петергофе" мы считали позволительным сидеть рядом с
товарищем Александром и беседовать с ним.63 Теперь же Вы просто лишаете
нравственного права по-иному чувствовать Россию, нежели чувствуете и
любите ее Вы. Эта болезненная, какая-то подпольная подозрительность (Вам
"неясны причины (!), цели (!!) и смысл (!!!)" моего письма)! Эта
огульность! Эта нетерпимость, поистине, интеллигентско-сектантская! Это
идолопоклонство отвлеченной "совести" в ущерб "рассудку" (т.е. разуму,
который есть интеллектуальная совесть)!
Бог с Вами. Оставайтесь при Вашей соблазнительной кавалерийской философии
революции ("персональная подлость большевиков", "беглый каторжник", "нужно
стрелять"... не имея ни пистолета, ни понятия о прицеле). Это дело вкуса и
темперамента. Впрочем, об этом можно спорить. Но особенно... неожиданна
вот эта Ваша гордыня, безаппеляционность, эта легкая готовность сурового
морального приговора... теперь, когда все так сложно, трудно, когда так
объективно легко заблудиться... Признаться, я не ожидал, что горе
настолько убило в Вас чуткость (Вы же не Ильин64, у которого ее никогда
вовсе не было)...
Хотя Вы обещали не полемизировать с моей публицистикой и не отвечать на
мое письмо, Вы в письме сделали и то, и другое... не давая мне возможности
ответить по существу Ваших "оценок" (фактом возвращения моего письма и
тоном Вашего). Но что сделано - сделано. Не хотите или не можете - не
надо. Во всяком случае, - спасибо за откровенное слово. Останусь и я при
себе: "для Гибеллинов Гвельф и для Гвельфов Гибеллин65". Ни на "митингах",
ни в "печати" полемизировать по этому поводу потребности не чувствую (хотя
меньше всего полемики боюсь).
Но лично мне, повторяю, очень грустно... ибо и считая Вас очень
ошибающимся, ослепленным, ожесточившимся, я все же не могу изменить своего
старого личного отношения к Вам.
Должно быть, мы очень разные люди...

Н.У.


Письмо проф. В.В.Ламанского
Шанхай, 26 августа 1933 г.

Дорогой Николай Васильевич.

Вот уже скоро 2 года, как мы не видались. Я бесконечно рад, что оставил
вовремя Харбин и не был свидетелем всего того, что в нем происходило66 и
что отзывалось в нем как эхо из несчастной России. Wacht am Sungari67
доживает последние дни, а с ним и тот последний кусок или островок России,
где не только старые, но и молодые чувствовали себя дома.
Здесь совсем другое. Здесь мы не беженцы, прибежавшие к себе, но
эмигранты, причем это последнее слово не паспортный термин, как у нас в