"Сергей Устинов. Можете на меня положиться " - читать интересную книгу автора

деловито:
- Серега Горелов тут?
- Вон он! - показал официант на высокого рыжего парня с подносом,
который в этот момент заходил за перегородку, отделяющую зал от кухни.
- Ага, спасибо, - поблагодарил я и направился туда же. Постояв там с
полминуты среди пивной суеты, понаблюдав за Гореловым, ловко подхватившим в
одну руку целый поднос с пивом, а в другую сразу четыре металлические
тарелки с шашлыком, я вышел обратно и спустился вниз.
- Ну что, отдал? - спросил швейцар.
- А как же! - Я гордо показал ему свою левую руку, в то же время
правой кладя на прилавок полтинник.
Он ловко смахнул монету и понимающе кивнул:
- Заходите еще.
- Обязательно! - сказал я с чувством.

11

У ворот Введенского кладбища стояло несколько пустых автобусов, но из
наших никого не было видно, так что я не мог определить, опоздал я или
приехал раньше всех. Поэтому я захватил из машины цветы и пошел прямо на
место: мне случалось возить Кригера на могилу Марты Ивановны.
Когда-то кладбище это называлось Немецким, хотя на старинных
памятниках, которых становится все меньше по мере удаления от входа, можно
увидеть надписи на самых разных европейских языках. Вероятно, это дань
традиции: немцами у нас в старину звали поголовно всех иностранцев, не
умевших говорить по-русски. Без языка - значит немой, короче, немец. По
иронии судьбы рассказывал нам об этом Эрнст Теодорович.
Он похоронил жену здесь, и в ограде имелось место, отведенное для
него. Поразительно, до чего этот человек, страстно любивший русскую историю
и великолепно понимавший русскую культуру, особенно в мелочах старался не
потерять связь со всем немецким. Даже вот гак, посмертно. Бредя по
кладбищенской дорожке, я раздумывал над тем, что, пожалуй, эта пожизненная
раздвоенность Кригера на самом деле никакой раздвоенностью не была.
Наоборот, она-то и позволяла ему по-настоящему глубоко ценить то и другое.
Я все-таки опоздал. Вокруг могилы стояла большая толпа, человек
шестьдесят, не меньше. Подойдя ближе, я услышал, что кто-то произносит
речь, и даже, кажется, узнал голос. Да, это был Андрей Елин, кому же еще!
- Иногда я думаю, - говорил Андрей, - стал бы я таким, какой я есть,
не будь в нашей школе учителя истории Эрнста Теодоровича Кригера? Вот
сейчас, здесь, задайте и вы себе такой вопрос... Я отвечаю на него: нет! Я
мог быть хуже, мог быть лучше, но - другим. А потом я спрашиваю себя: как
это у него получалось? И ответа не нахожу. Эрнст Теодорович никогда не учил
нас жить в традиционном смысле этого слова. Он просто был среди нас, был с
нами, и как-то так само получалось, что мы впитывали в себя все, чем
обладал этот человек. Вот такой он имел дар...
Молодец, Андрей, подумал я. Хоть я тебя и недолюбливаю, сегодня ты
говоришь хорошо. А Елин продолжал:
- Вся жизнь Кригера была отдана детям. Да, я знаю, это звучит
банально. Вернее, гак: звучало бы банально. Если бы Эрнст Теодорович умер в
своей постели, а не погиб трагически и безвременно. Я верю, что убийца