"Владимир Дмитриевич Успенский. Бой местного значения " - читать интересную книгу автора

он уж и сам не помнит, наверно, сколько раз бывал под огнем. И ничего -
дышит.
Во взводе со дня формирования батальона, с октября сорок первого,
только и остались мы с Охапкиным. Из тридцати человек - двое. Все остальные
сменились.
Охапкин по праву сидит сейчас на моем месте. Он - живая история взвода.
Он помнит, кто и где погиб, кто где ранен, кто пропал без вести. В кармане у
него самодельная тетрадь, сшитая из разрозненных листков суровыми нитками.
Огрызком химического карандаша Охапкин записывает в ней, когда нам давали
обмундирование, когда последний раз привозили махорку.
Из него получился бы хороший старшина роты, только внешним видом не
взял. Щербатый, сутулый, а главное - всегда белесая щетина на коричневых
впалых щеках. Да и образования нет. В ликбезе читать и писать научился, а
таблицу умножения до конца не осилил.
Солдаты называют Семена Семеныча стариком. По утрам он встает
покряхтывая. Почти полвека у него за спиной. Если в списке бойцов,
выделенных на задание, я поставлю против его фамилии год рождения,
молчаливый представитель наверняка не пустит Охапкина. Таких, мол, в обоз
надо определять, в ездовые... Отсидится наш Семен Семеныч в полуземлянке,
вдали от опасности.
Но я не сделаю никакой пометки. Больше того, я назначу Охапкина старшим
группы разминирования. Он выполнит все добросовестно, можно не проверять. А
если его отстранить от задания - будет кровная обида. Ведь Семен Семеныч
считает, что мы с ним связаны одной ниточкой и друг за друга нам надо
держаться. Он так и говорит: "Мы с лейтенантом обмозговали...", "Мы с
лейтенантом пошли..." А теперь еще: "Слышь-ка, надумали мы с лейтенантом в
партию подавать..."
Интересно: нас обоих ранило в один и тот же день. Пустяшно ранило.
Его - в плечо, а меня - в ягодицу. Четверо суток лежали мы рядом в избе на
перетертой в труху соломе. Охапкин рассказывал о прошлой своей жизни. После
революции было у него крепкое хозяйство. Да уж больно много детей наплодил.
Восемь душ. Из сил выбивался, чтобы всех одеть-накормить. Посоветовали
добрые люди: со всем семейством отправился из деревни на стройку, в
Магнитогорск. Плотничать начал. А тут подросли сыновья, и организовалась у
него целая бригада Охапкиных. Шесть человек. Все шестеро теперь на фронте,
от двух вестей нет...
- Я вроде земляной корень, а от меня целый рабочий род пошел, - не без
гордости говорил Охапкин.
Вернулись мы в строй, и начались тяжелые бои под Волоколамском. Кто
воевал в пехоте, тот знает, как быстро редеют в огне роты. Мы приняли три
больших боя, и пехоты в нашей дивизии почти не осталось. И саперов тоже,
потому что мы все время были на передовой.
Уцелели артиллеристы, штабы, медсанбат, тыловые службы. А воевать было
некому, в стрелковых ротах по десять - пятнадцать человек.
Ну, как водится в таких случаях, начали чистить тылы. На передовую
пришли обозники, сапожники, интенданты, бойцы комендантского взвода, писаря,
подносчики снарядов, парикмахеры. Нам во взвод тоже прислали троих. Не
просто бойцов, а технических специалистов. Среди них был и сержант Петр
Коломиец, ставший моим помощником.
Коломийцу лет тридцать, мужчина он рослый, видный. Добродушный вроде бы