"Владимир Дмитриевич Успенский. Бой местного значения " - читать интересную книгу автора

Башка-то здоровая, а физиономия мальчишеская. Щеки румяные, глаза круглые,
ресницы густые, длинные, черные. Я уже миллион раз слышал о том, что глаза у
меня, как у девушки. Даже осточертело - лучше бы уж ослиные были.
Одна девчонка мне в школе очень завидовала. Светлая такая девчонка,
глаза зеленые, кошачьи, а ресницы белые, словно седые. Все предлагала -
давай поменяемся. Но эта девчонка - дело особое. От нее мне даже про глаза
слушать было приятно.
Как ни стараюсь я смотреть строго и требовательно, ни черта не
получается. Всегда у меня вроде бы удивление на лице. Это от носа. Он у меня
в общем-то прямой, только на самом кончике чуть приплюснут и раздвоен. Вот и
попробуй быть солидным с таким утиным носом и такими глазами.
К тому же начальству нравятся четкие короткие ответы: "Ясно!",
"Разрешите выполнять?" Затем красивый поворот и строевой шаг. Мне тоже
нравилось это, пока учился на курсах. Когда принял взвод, старик Охапкин
первое время раздражал меня своей медлительностью, дотошностью. Он не
бросался со всех ног выполнять приказ, начинал расспрашивать: а если так, а
можно ли этак? И удивлялся: "Чего вы серчаете, товарищ лейтенант, ведь не на
посиделки иду, мины ставить?" А я злился, наверно, потому, что сам в ту пору
не знал, как можно и как нельзя.
Постепенно я сделался столь же дотошным, как и ворчун Охапкин. Теперь
тоже не тороплюсь сказать "Ясно!" и повернуться налево кругом. Стараюсь
выспросить все подробно, узнать, какие варианты возможны.
Ведь потом, ночью, когда окажусь на ничьей земле, советоваться будет не
с кем.
Вот и сегодня, получив задачу, я принялся расспрашивать капитана о
сигналах, о группе поддержки, о погоде и всяких других вещах. Главное-то я
понял сразу, едва посмотрел на карту. Местность перед нашей обороной низкая,
болотистая. Только на одном участке пересекает ее узкая сухая полоса. Это
насыпь, по которой шла проселочная дорога. Вроде бы невысокая дамба. Немцы,
естественно, считали насыпь опасной и наворочали на ней всякой всячины.
Устроили завал из стволов старых сосен, оплели их колючей проволокой.
Никакой танк не пробьется. Перед завалом и позади него - минные поля.
Загородились фрицы и успокоились. Наша разведка "щупала" вражескую
оборону в разных местах, но на дорогу даже не совалась. Бесполезно.
Наблюдатели засекли там два дзота, однако огня из них немцы не вели - не
выдавали себя до поры до времени.
И вот - приказ. Завтра вечером выйти на насыпь, сиять немецкие милы,
заложить в завале большой фугас. Короче, расчистить путь для танков. В пять
ноль-ноль фугас должен быть взорван. Точка. Остальное не нашего ума дело.
Возможно, начнется наступление. Во всяком случае, намечено что-то важное.
Иначе не сидел бы рядом с комбатом молчаливый представитель и сам комбат не
стал бы талдычить, что задание ответственное, что от нас зависит - успех или
неудача. Без слов ясно. На такие прогулки по пустякам не посылают.
Представитель тоже произнес несколько фраз - тихо, почти шепотом.
Посоветовал не сообщать людям задачу до самого выхода. Отобрать десять
человек наиболее надежных. Список представить комбату.
Хотел я сказать, что выбора нет, что во взводе вместе со мной
двенадцать душ, но промолчал. Заставят взять людей из других взводов. А
зачем мне чужаки? Со своими привычней. Знаю, по крайней мере, кому что можно
доверить.