"Лев Успенский. Эн-два-0 плюс Икс дважды (полуфантастическая повесть)" - читать интересную книгу автора

Селя Проектор оторопел. Едва встретив в институте нашего бородача, он
кинулся к нему:
- Скажите, коллега... Это случайно не вы? Шишкин не сморгнул глазом.
Взяв на секунду брошюрку в руку, он равнодушно положил ее на стол.
- Почему - случайно? Я! Старье! Не интересно. Всё будет иначе, -
ответил он.
Естественно, на него насели:
- Слушайте, Шишкин, но почему же? Почему Мантуя? Почему итальянский
язык? Расспросы ему не понравились.
- А не всё ли равно какой? - пожал он плечами. - Ну, Мантуя... Это
мне _Гаврила_Благовещенский_ устроил...
Мы так бы и остались в неведении - кого он так именовал, если бы
некоторое время спустя в институт не пришло на имя Венцеслао Шишкина письмо
из Фиуме. На конверте был обратный адрес: "Рома, такая-то гостиница.
Габриэль д'Аннунцио, король поэтов". Аннунцио по-итальянски и есть
"благовещенье", а Габриэль д'Аннунцио был в те дни "величайшим",
"несравненным", "божественным" итальянским декадентом. Это позднее он стал
фашистом и другом Муссолини.
Мы так никогда не узнали, как и почему "баккалауро" свел знакомство со
столь шумной и пресловутой личностью, о чем тот писал ему в письме, почему
прислал с полдюжины своих фотографий с напыщенными и трудно переводимыми
надписями. Но имя Венцеслао, так же как и звучное звание баккалауро,
закрепилось за технологом Шишкиным навсегда.
Венцеслао был юношей среднего роста. Предки-цыгане наградили его
тонкой, как у восточного танцора, поясницей, при сравнительно широких и
мускулистых плечах. Руки и ступни ног у него были малы, точно у непальского
раджи, но тонкими пальцами своими он, если находился меценат, склонный
оплатить дорогостоящий опыт, без особого труда сгибал пополам серебряные
гривенники.
К смуглому красногубому лицу его - интересно, что бы сказали о нем вы,
коллега Берг? - по-своему шла большая, угольно-черная, без блеска,
ассирийская борода. Зубы - реклама пасты "Одоль", на белках глаз и лунках
ногтей чуть заметный синеватый оттенок... В те периоды, когда генерал
Болдырев вспоминал о сыне, сын, одетый с нерусским небрежным щегольством,
начинал походить на индийского принца, обучающегося в Кембридже: изучает
"Хабеас корпус", но, едва кончив курс, вернется к своим женам, своим
гуркасам и к священному крокодилу в пруду под священным деревом с белыми
священными цветами.
Если же папаша менял настроение (что случалось чаще), Венцеслао быстро
приходил в захудание. Ободранный, всклокоченный, весь в пятнах от всяких
реактивов, он в такие дни проходил сквозь строй студентов, как сквозь толпу
призраков, ему незримых. Он шел и с мотрел вперед глазами маньяка, случайно
ускользнувшего из дома умалишенных. При первой встрече он показался нам
малопривлекательным ломакой. Но скоро выяснилось, что дело обстоит сложнее.
В его матрикуле царил удивительный кавардак. Там были - как и у вас,
коллега Берг! - "хвосты" за самые первые семестры, а в то же время
профессор Курбатов, далеко не такой кротости ученый, как ваш покорный слуга,
- зачел ему сложнейшие работы последних курсов... Я ни на что не намекаю,
нет, нет...