"Глеб Иванович Успенский. Письма из Сербии" - читать интересную книгу автора

В холодной комнате, наполненной табачным дымом, вокруг стола с бутылкою
"лютой ракии" и остывшим куском баранины, заседали почти в тупом молчании
несколько офицеров; поминутно входили новые, совершенно незнакомые люди,
которые садились на что попало и молчали. Каждый из вновь прибывших,
усевшись на каком-нибудь чемодане, продолжал сидеть на одном месте час,
два, три - словом, бесконечное число часов, ничего не говоря и,
по-видимому, ни о чем не думая. Никто не знал и не мог знать, зачем он
здесь и куда пойдет отсюда. Если бы была возможность, я тотчас бы уехал из
Парачина куда глаза глядят, - так с каждой минутой становилось тягостнее
это бессмысленное положение.
Ужас объял меня, когда я вместе с другими поздно вечером вышел на
улицу; темь была непроглядная, грязь - непроходимая; масса народу, людей
конных и пеших; масса телег, скота продолжала наполнять улицу так же
точно, как и утром. Все это шло и ехало взад и вперед, натыкаясь и толкая
друг друга. Слышались ругательства, в грязи валялись пьяные добровольцы и
проклинали свою участь.
"И вот награда! И вот (крепкие слова) награда! Ах, вы (опять крепкие
слова)..."
- "Арестовать его, каналью!" - слышался в темноте начальнический голос
тоже с приправою русских слов...
Нужно сказать, что, раз выйдя из тупой апатии, всякий делался зол и
раздражителен. Таких озлившихся людей в обезмысленной толпе к вечеру было
великое множество:
всякий, кто вышел из себя, принимался отдавать приказания, арестовывал,
ругался... Но и арестуемых, напившихся мертвецки, было тоже великое
множество... В гостинице, где более всего столпилось народу (посреди
Парачина, близ главной квартиры), слышался рев и визг: какого-то офицера,
всего красного от злости и от лютой ракии, связывали и тоже хотели
арестовать; он стрелял из револьвера в кого попало и колотил, кажется,
тоже кого попало. Пьянство, холод, скука, злость, глупость, голод, дождь -
все это спутывалось в нечто поистине невыносимое, мучительное до последней
степени. Передать это мучительное состояние так, чтобы оно было вполне
понятно читателю, я, право, не берусь. Бежать, вырваться на свет божий из
этой тьмы кромешной - вот было единственное желание всех волею-неволею
сбитых в кучу в такой маленькой деревушке, как Парачин. Ниоткуда не было
видно никакой надежды, чтобы ктонибудь пришел и помог разобраться, найти
что-нибудь, уяснить, что будет, что надо делать... В штабе, в квартире
главнокомандующего, говорят, шла такая же свалка. Являлись за наградами.
"А мне-то? Этому подлецу даете, а мне?"
Чем свет, продрогнув ночь в холодной собе (комнате), отправился я
искать колу, чтобы ехать назад. Я потом раскаивался в таком поспешном
отъезде, но это было уже тогда, когда я выехал и очнулся от ужасного
впечатления. Находясь в Парачине, ничего другого, кроме желания уйти
отсюда хотя к туркам, куда угодно, - ничего другого чувствовать не было ни
малейшей возможности.
Лошади по всей дороге заезжены и разбиты совершенно. Передавать, что
было за мучение эта тиранская езда, тоже невозможно. Судите, что должны
были испытывать раненые, которых также великое множество ехало по дороге к
госпиталям, расположенным в Ягодине, Семендрии и т. д.
Может быть, со временем, я найду в себе силы хладнокровно передать