"Верховная жрица" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава 5

– Минутку, – выпалил Римо. – Знаете, кто это такая? Скуирелли Чикейн.

– Ты знаешь эту огненноволосую женщину, Белый Тигр?

– Не лично. Она актриса. А кроме того, пишет книги о своей жизни.

– И много написала?

Уильямс пожал плечами.

– Вбила, короче, себе в голову, что прожила много жизней. И люди это спокойно глотают.

Кула мрачно кивнул.

– Стало быть, проповедует учение Будды. Это свидетельство того, что она вступила на праведный путь, хотя и имела несчастье родиться белой женщиной.

– Но ведь она женщина, – изрек Лобсанг Дром. Лицо у него почему-то вытянулось. – Бунджи-лама не мог возродиться в женском облике.

– Не подвергай сомнению слова оракула, – громко произнес мастер Синанджу. – Наблюдай и учись. Внимай и веруй, ибо то, что скажет огненноволосое воплощение Будды, будет обладать особой глубиной и силой.

– Ну это уж ты чересчур, папочка, – шепнул Римо.

Мастер Синанджу схватил своего неисправимого ученика и довольно сильно сдавил кисть, словно испытывал его способность превозмогать боль.

Стиснув зубы, Уильямс попробовал высвободиться, но не тут-то было: Чиун усилил нажим. Римо плотно закрыл глаза, но так и не признал своего поражения.

Уверившись, что упрямый белый ученик не станет кричать от боли, а в дальнейшем воздержится от неуместных реплик, учитель отпустил его руку.

Теперь уж Римо сидел спокойно, наблюдая за экраном телевизора.

– Я никогда не слышала о сиамской душе. – Пупи Серебряная Рыбка так энергично тряхнула головой, что казалось, будто ее лохмы потрескивают. Скуластая, с ослепительно белыми зубами и живыми глазами, она напоминала марионетку, управляемую незримыми нитями.

– Вероятно, я первый человек в истории, обладающий сиамской душой, – начала Скуирелли Чикейн. – Думаю, моя душа стремилась к чему-то очень важному и знала, что для достижения цели ей необходимы два тела.

– А ты знаешь, к чему именно стремилась твоя душа?

– Нет. И по правде говоря, Пупи, я уже начинаю тревожиться. Ведь мне скоро стукнет шестьдесят! Одно мое тело – Мэй Уест – уже умерло, второе, оставшееся, постепенно изнашивается.

– Брось! Выглядишь ты просто замечательно. До сих пор еще лучшая профессиональная чечеточница. Откопычиваешь так, что будь здоров!

– Что значит «откопычивать»? – нахмурился Кула.

Римо подавил желание сострить, сказав, что эта женщина – полуяк.

Скуирелли Чикейн просияла, в глазах ее заиграли озорные искры.

– Благодарю на добром слове, Пупи. В космических масштабах этому телу осталось жить всего лишь несколько мгновений. Боюсь, мне придется ждать следующего рождения, чтобы начать поиски заново. Что бы я ни искала, мне надо это найти!

– Бунджи-лама! – выдохнул Кула.

– Нет, нет. – Лобсанг упрямо тряс головой. – Этого не может быть. Она белая.

Кула нахмурился.

– Возраст совпадает. Судя по ее словам, она прожила почти шестьдесят сезонов, когда яки приносят приплод. Примерно такое время отсутствует и бунджи-лама. К тому же волосы у нее огненного цвета.

– Нет, нет, не может быть! Бунджи-ламе надлежит привести Тибет к величию, а эта говорит с каким-то порождением ада.

– Тут вряд ли что возразишь, – сказал Римо.

– Я не вижу безликого идола, – гнул свое Лобсанг.

– Без сомнения, он находится на священном алтаре, который нам еще предстоит обнаружить, – твердо проговорил Кула.

– Слушайте внимательно, – предупредил Чиун. – Истина откроется вам в словах бунджи-ламы. Главное – слушайте.

Программа продолжалась. Мастер Синанджу, казалось, целиком был поглощен происходящим в телестудии, но на самом деле он прежде всего наблюдал за реакцией своих гостей. Лица их, озаренные отблесками телевизионного экрана, были сосредоточенны. Монгол Кула восторгался всем с простодушием ребенка, Лобсанг Дром же кривил свое вытянутое лицо с каждой услышанной им фразой. Из-под своего оранжевого одеяния он извлек нефритовые четки, сделанные в виде маленьких черепов, и стал нервно перебирать их пальцами.

– Каким образом ты вспоминаешь о своей прошлой жизни? – спрашивала тем временем Пупи Серебряная Рыбка. – Может, воспоминания приходят к тебе во сне? Или как?

– Я умею возвращаться в свое прошлое. Мой гуру научил меня пробуждать забытые воспоминания, но мы с ним расстались. Теперь я делаю это сама.

Пупи Серебряная Рыбка закатила глаза. Ее лицо расплылось в глуповато-блаженной улыбке.

– Знаешь, я иногда представляю себя царицей Савской, которая жила так давно.

– А я была принцессой на затонувшем материке My. И меня звали Тумазума.

– И что же случилось?

– Материк затонул, а вместе с ним и я. Но сердце мое до сих пор бешено колотится, когда я погружаюсь в ванну джакузи.

– Со мной происходит то же самое под душем.

– Я мало что понимаю в ее словах, – пробормотал Кула. – Это свидетельствует о неземной мудрости.

– Без сомнения, и гуру ее был мудрейшим человеком, – вкрадчивым голосом заметил Чиун.

Никто не стал оспаривать это замечание. И в первую очередь Римо.

Программа закончилась, но святой жрец Лобсанг Дром Ринпоче так и не изменил своего мнения.

– Это не бунджи-лама, – с горечью произнес он.

– Неужели ты все еще не веришь тому, что видели твои ленивые глаза, жрец? – возмутился Кула. – Тому, что слышали твои уши? Это, конечно же, воплощение, тулку. Свет во тьме. Он...

– Она, – поправил Римо.

– Хорошо, она, – не стал спорить Кула. – Но ведь волосы у нее и впрямь огненного цвета. И говорила она о своих прежних жизнях.

Лобсанг Дром сурово сузил глаза.

– Я не могу принять все это.

– Значит, надо посетить бунджи-ламу и лично во всем убедиться. Не станет же мастер Синанджу лгать!

Чиун, словно предупреждая, бросил многозначительный взгляд на Римо, затем встал на ноги и вытянулся, будто сизая струйка дыма.

– Есть некто, кто может вас убедить, – решительно проговорил он.

– И кто же это? – спросил Лобсанг.

– Старый бунджи-лама. Можно посоветоваться с ним.

Взгляды всех четверых, включая и Римо, устремились на заклятый сундук.

Махнув рукой в его сторону, Чиун сказал:

– Римо, тебе предоставляется честь открыть сундук.

– Я пас, – скорчив гримасу, ответил ученик.

Все смотрели на него так, будто он произнес какую-то непристойность.

– Это большая честь! – подстегнул его Чиун.

– Хорошо, хорошо. – Римо приблизился к сундуку. Тот на удивление оказался незапертым: медные защелки открылись достаточно легко. Откинув крышку, Уильямс поспешно отступил в сторону.

Отпрянуть его заставил запах, а вовсе не то, что он увидел. Чтобы замедлить разложение и приглушить запах, в сундук была насыпана соль.

Все пространство занимала мумия. Бунджи-лама, сложив руки на коленях, застыл в позе лотоса. Облачен он был в траченное молью выцветшее золотое одеяние. Вместо лица – лишайник и плесень, на месте глаз – черные провалы. Сквозь тонкие иссохшие губы виднелись уцелевшие зубы. В руках мальчик держал какую-то бронзовую вещицу, похожую на гантели.

– Какой же он маленький, просто карлик! – удивился Римо.

– Бунджи-ламе не исполнилось еще и пятнадцати, когда он покинул это тело.

Уильямс скривился.

– Вы что, не хороните своих покойников?

– Когда тибетец умирает, – объяснил Лобсанг Дром, – ему устраивают «небесные похороны». Тело относят на открытое место и, лишь после того как стервятники склевывают его до костей, хоронят.

– Таким образом вы экономите много места на кладбище, – сухо обронил Римо, – да еще и развлекаете ребятишек.

Лобсанг Дром посмотрел на его исподлобья.

– А как вы обходитесь со своими покойниками?

– Их кладут в деревянные гробы и погребают в земле.

– Значит, ваш ячмень попахивает мертвечиной, – произнес Лобсанг Дром.

Римо даже оторопь взяла от подобного умозаключения.

– Бунджи-лама всегда восседает в торжественной позе, – вмешался Кула, – пока не найдено его следующее тело. Лицо мумии обычно обращено на юг – в сторону долголетия. В этом проявляется почтение к старому телу, ибо не раз случалось, что старое тело указывало на новое.

– Говорят, тело предыдущего далай-ламы через десять дней после смерти повернулось лицом на северо-восток. Именно на северо-востоке был найден новый далай-лама.

– Подумать только! – изумился Римо.

– Вот и спросим бунджи-ламу, правильно ли указал оракул на его нынешнее тело, – объявил Чиун.

Все встали.

Уильямс внимательно наблюдал за происходящим.

Повернувшись лицом к мумифицированным останкам сорок шестого далай-ламы, Лобсанг Дром проговорил:

– О Угаснувший Свет! Подай знак, о трижды благословенный, правильно ли указал оракул на Свет Народившийся.

Старый бунджи-лама молчал. В его пустых глазницах ползали тени, порождаемые мерцающим светом цветного телевизора.

Из динамиков послышался голос Скуирелли Чикейн:

– Гуру сказал мне, что я, по всей видимости, узнаю свое истинное предназначение после шестидесяти.

– Почему, детка? – поинтересовалась Пупи Серебряная Рыбка.

– Потому что в шестьдесят женщина становится старухой.

– Ты хочешь сказать: ведьмой?

– Это предрассудок. Старуха всегда была символом женской мудрости. В свой шестидесятый день рождения я и обрету мудрость.

– Сладкая моя, – рассмеялась Пупи, – если в шестьдесят ты будешь выглядеть так же замечательно, к слову «старуха» в энциклопедии придется сделать новую картинку.

Пользуясь тем, что внимание присутствующих приковано к экрану, мастер Синанджу незаметно сунул руку в сундук и тут же вытащил ее обратно.

Голова бунджи-ламы, отломившись от иссохшей шеи, покатилась по полу и остановилась перед телевизором как раз в тот момент, когда Пупи Серебряная Рыбка сказала:

– Скуирелли Чикейн, я верю, что ты непременно узнаешь, каково твое предназначение в жизни, и выполнишь его.

– Все слышали? – воскликнул мастер Синанджу. – Бунджи-лама сказал свое слово!

– Бунджи-лама на экране или бунджи-лама, голова которого на полу? – уточнил Римо.

– И тот, и другой! – воскликнул Чиун. – Покатив свою голову по полу, бунджи-лама открыл сокровенную тайну самым недоверчивым.

– Недоверчивый прав, – вставил Уильямс.

Дрожа всем телом, Лобсанг Дром повернулся к Чиуну и, низко кланяясь, проговорил:

– Мне не следовало сомневаться в твоих словах, мастер Синанджу.

Мастер Синанджу склонился в ответном поклоне, стараясь скрыть ликование, сиявшее на его лице. Какие же легковерные простаки эти тибетцы.

– Это великое событие, – почтительно произнес Кула, – может быть, самое великое в моей жизни.

– Ну и кино! – пробормотал Римо.