"Сергей Юрский. Западный экспресс" - читать интересную книгу автора

Даша. Начались серьезные трения с руководством города (мы жили тогда в
Ленинграде), многое говорило за то, что появился ко мне нездоровый
интерес КГБ. При этом я много играл в театре в постановках Г. А.
Товстоногова. Впервые стал всерьез заниматься режиссурой. Поставил "Фиесту"
Хемингуэя, "Избранника судьбы" Б.
Шоу, "Мольера" Булгакова, "Фантазии Фарятьева" А. Соколовой.
Очень много выступал с концертами. Сделал несколько больших
моноспектаклей.
С середины семидесятых начались запреты. Сперва они касались работы на
радио и телевидении, потом перекинулись на кино и, наконец, охватили плотной
преградой всю мою деятельность, а значит, и жизнь. Но об этом позже.
Была такая забавная поговорка: "Писатель, если его не издают, может
писать в стол. Артисту хуже: если его не выпускают к зрителю, он может
сыграть только в ящик". Так вот, видимо, чтобы не сыграть в ящик, я стал
писать в стол. И главным своим произведением (казалось, совершенно
непроходимым) я считал повесть "Чернов". Повесть была о страхах - мелких и
крупных, об оскудении души в душной атмосфере застойного быта, о подмене и
раздвоении личности в условиях тотальной слежки тоталитарного режима. Герой
повести раздваивался буквально - на талантливого, некогда даже выдающегося
архитектора Александра Петровича
Чернова, тянущего лямку все более тусклой и неустроенной жизни, и
благополучного, ничем не обремененного и очень богатого
"западного" человека - господина Пьера Ч. Герой и его фантом почти во
всем были противоположны. Связующей, скрепляющей их неразрывное единство
была тяга к поездам. Чернов заполнил свое холостяцкое жилье гигантским
макетом, в котором бегали паровозики, вагончики, составчики по разным
замысловатым, отлично выполненным рельефам. А Пьер Ч. спасался от пустоты
жизни в купе комфортабельного трансъевропейского экспресса, который катился
и катился через Европу, и, кажется, пути этому не было конца.
Как и мой герой - Чернов,- я был тогда невыездным, как у него, у меня
был за границей друг, с которым я продолжал поддерживать контакт, но был
полон страхов - обоснованных и мнимых.
Путешествие в экспрессе господина Пьера Ч. было тогда тайной мечтой -
Александра Петровича и моей. Он ехал через Вену,
Женеву, Милан, Брюссель, Гаагу - города, которых я никогда не видел и
твердо понимал в то время, что никогда их и не увижу.
Железная дорога прихотливо вилась между странами, границы которых были
так легко преодолимы с хорошим паспортом богатого пассажира. Все заграничные
подробности путешествия возникали в моей голове из скромных школьных знаний
географии и некоторой начитанности. А больше всего из фантазии, в то время
почти болезненной. Мне нравились звучные названия: Амстердам,
Антверпен, Люксембург, Копенгаген (как я был изумлен, когда через много
лет, попав наконец в звучный KOBENHAVN, я узнал, что
ГАГЕН - это измененное ХАВН, то есть ГАВАНЬ, а все вместе
КОПЕНГАГЕН - ТОРГОВАЯ ГАВАНЬ. И только! И никакой мистики).
Трансъевропейский экспресс в моей повести упирался в море, там
кончались пути. Еще одно великолепное название - Барселона. Там и обрывалась
железная дорога. Там обрывалась и жизнь обоих персонажей.
Кажется, я перепутал Барселону с Лиссабоном - вот где действительно
океан и конец Европы. Но я не стал поправляться.