"Джон Апдайк. Супружеские пары" - читать интересную книгу автора

сорняки. Даже когда за стеклом вырастали сугробы, похожие, если смотреть на
них изнутри, на обрез захватанного школьного учебника, вокруг ножек столов и
вдоль ржавых труб пробивался клевер, землю затягивало мхом, в нос бил
вязкий, ни с чем не сравнимый дух. Он увидел их: отца и мать, vader en
moeder, бесшумно скользящие в сером мареве прозрачные тела. После этого
память соскользнула в обрыв, так что захватило дух. Левый кулак сжал
напоследок дряблую мужскую плоть, он попытался еще раз вспомнить вечеринку
но напрасно.
Боже, избавь меня от бессонницы! Eek ik, eeik ik. Только бы уснуть.
Аминь.
Высоко над Тарбоксом вращался золотой петушок. Конгрегационалистская
церковь, похожая на греческий храм, но с куполом и шпилем, стояла на
каменистом склоне, бывшем общественном пастбище, рядом с бейсбольной
площадкой и чугунным павильоном, выстроенным некогда для духового оркестра,
а ныне приносившим пользу только дважды в год: в День поминовения, когда
оттуда доносились молитвы, и на Рождество, когда из него делали ясли.
Сначала на месте теперешней церкви стоял молельный дом, потом крытая соломой
фактория. Церковь перестраивали дважды - в 1896 и в 1939 годах. Флюгер в
виде петушка, вознесшийся в небо на все сто футов, остался от прежней
церкви, а то и от колониальных времен. Во всяком случае, вместо глаза у него
был медный английский пенни. Примерно раз в двадцать лет петушок слетал
вниз, низвергнутый ураганом, молнией, ремонтными работами, но неизменно
воспарял снова, подправленный и подкрашенный. Крутясь на ветру и сияя на
солнышке, он служил ориентиром рыбакам в Массачусетской бухте. Местные
ребятишки росли с ощущением, что эта птичка и есть Господь. По крайней мере,
физически Он присутствовал в Тарбоксе в виде этого недосягаемого флюгера,
видимого отовсюду.
Пенни, превратившийся со временем в орган зрения, видел все вокруг до
мельчайших подробностей, как ожившую мелкомасштабную карту. На центральной
квадратной миле Тарбокса располагалась чулочная фабрика, превращенная в
производство пластмассовых игрушек, три дюжины лавок, несколько акров
стоянок и сотни домов с маленькими двориками. Дома были самые разные:
простоявшие уже три века "солонки" (двухэтажный фасад, одноэтажный тыл),
построенные первыми добродетельными поселенцами - Кимбаллами, Сьюэллсами,
Тарбоксами и Когсвеллами - вдоль неровного края пастбища; шелушащиеся кубы
федералистов со "вдовьими дорожками" на крышах - площадками, с которых
некогда вглядывались в море жены моряков; пышные особняки, выросшие за
десятилетия текстильного процветания; тесно наставленные кирпичные соты норы
рабочих, завезенных некогда из Польши; жилища среднего класса, не
пережившего Великую Депрессию - террасы-обрубки, узкие дымоходы, тоскливая
обшивка стен, где-то горчичная, где-то графитная, где-то цвета петрушки;
наконец, новые кварталы, похожие на ровные ряды зубов, кусающих поросший
лесом Индейский холм.
Дальше путались и разбегались в разные стороны дороги, уходила за
горизонт зарастающая железнодорожная колея, сверкала река - чистая выше
желтого фабричного водопада и отравленная ниже, кочковатое поле для гольфа,
несколько ферм, принадлежащих отсталым упрямцам, шахматная доска фруктовых
садов, поблескивающие постройки молочной фермы на дороге к Нанс-Бей и поле с
медленно перемещающимися точками - скачущими лошадьми. Дальше тянулась
затопляемая в прилив болотистая низина - островки, заливчики. В прозрачную,