"Эрнст Юнгер. Годы оккупации" - читать интересную книгу автора

"Кому-то ведь надо это сделать". Один знакомый десять лет тому назад
высказался о нем так: "Грейм - человек все-таки мыслящий; у него еще
осталось что-то за душой, за что он и держится".

Аэродром в Темпельгофе уже захватили русские. Поэтому они сели в
Тиргартене при сильном обстреле, самолет получил несколько попаданий, а
Грейм был ранен. Он отправился в рейхсканцелярию, надел каску, доложил о
своем прибытии и вылетел, опять под сильным обстрелом, обратно на юг. При
объявлении перемирия он принял яд.

Такие эпизоды помогают увидеть величие и ограниченность прусской школы,
на которой еще держались огромные армии Второй мировой войны. Для хорошего
коня это конечно, вовсе не недостаток, если он приучен к одному наезднику.
Но когда пропадает глубинная основа, все это теряет свой смысл, заменяется
автоматизмом, становится разрушительным. Глубинная же основа была связана с
монархом, с тем, что власть ему дана божьей милостью, над чем от души
смеялись наши отцы и деды. Но в конечном счете это справедливо для всякого -
либо ты есть нечто божьей милостью, либо - сомнительная величина.

20 июля 1944 года мы вспомнили и Штауффенберга. Узнав об этом, Роммель
сказал: "Неужели там не нашлось ни одного капитана с армейским пистолетом?"
То, что у них была бомба, возможно, объясняется тем, что полковник был
одноруким и что на Бендлерштрассе без него нельзя было обойтись.
Поговаривали, что граф Арко, застреливший Эйснера[72] в толпе спартаковцев,
тоже носился с подобными планами. Покушения вообще представляют собой мнимое
решение, как и самоубийства; они переносят проблемы в другую, но не лучшую
плоскость. В главном штабе на обсуждении положения Катте услышал от одного
из участников о том, какое суждение высказал Гитлер о Штауффенберге еще
задолго до покушения: "От взгляда этого одноглазого полковника у меня всегда
появляется неприятное чувство". Это подтверждает то, что я не раз слышал от
разных людей: в таких делах Гитлер проявлял интуитивное предчувствие.

Разговор свернул на Берриса Мюнхгаузена.[73] Будучи в командировке,
Мартин как-то навестил семидесятилетнего старика в одном из его поместий, в
Виндишлейбе, где недавно скончалась жена Мюнхгаузена. Обстановка была уже
шаткая, дом был переполнен беженцами. Они посидели вдвоем в библиотеке, пили
бургундское, закусывая консервированными куропатками "из Анниных припасов".
Между прочим обсуждали и надвигающуюся катастрофу, причем Мюнхгаузен был
совершенно спокоен. Говоря, он показал рукой на свой "комод свидетельств
лояльности" - произведение барочной эпохи с четырьмя ящиками. В верхнем
лежали письма и поздравления от германского императора и монархов государств
Германского союза, во втором - того же рода документы времен Веймарской
республики, в третьем - послания Геббельса и других деятелей Третьего рейха
"дорогому барону"; Мюнхгаузен сказал, что четвертый ящик тоже наверняка
заполнится. Задумчиво выдвинув его, он с улыбкой сказал: "Я еще доживу до
девяноста лет". Затем с хитрой миной, подняв палец, добавил: "Конечно, если
мне дела не понравятся, я тут же уйду к Анне".

Этот анекдот выходит за рамки личного и касается положения мусического
человека вообще и его свободы. Покуда политические условия стабильны, они