"Эрнст Юнгер. Годы оккупации" - читать интересную книгу автора

первой порции пачку писем, не пропущенных армейскими надзирающими органами,
с их чтения начинался мой день. Эта была сложная, неприятная должность с
неожиданными открытиями в области человеческой комедии и трагедии. О чем
только люди не пишут в своих письмах! Похожую ситуацию описывает Мелвиль в
своей прекрасной новелле "Бартлби".

Судя по всему, у большинства людей сохранялись еще довольно устарелые
представления о тайне переписки, как например у того ефрейтора, который
написал своей подруге, чтобы она прислала ему гражданское платье, так как в
ближайшее время произойдет окончательная катастрофа.

Подчиненные мне младшие цензоры отчасти были недостаточно информированы
о сфере своих обязанностей. Некоторые явно возомнили, что им надлежит
исправлять мир. Так, в Ле Мансе был один унтер-офицер, который сообщал жене
о своих победах на французском любовном фронте. Он украшал письма рисунками,
которые, если не по части художественного мастерства, то уж во всяком случае
полетом фантазии сделали бы честь даже Джулио Романо. Это письмо, без
сомнения, было задержано несправедливо; оно было вручено меланхолическому
фельдфебелю, который заклеил его и отослал адресату. В таких случаях цензору
посылалась записка с пометой: "Личное. С военной точки зрения не вызывает
возражений".

Первое же письмо, которое я получил, поставило меня перед проблемой.
Какая-то женщина сообщала своему мужу, что его отпуск не остался без
последствий, и называла фамилию знакомого врача, который готов помочь в их
устранении. Здесь на меня сваливалось нечто заведомо неприятное. Я
отправился в Iс, к майору Кроме,[51] который впоследствии попал в плен под
Сталинградом, и спросил у него совета. Он прочел письмо и сказал: "Отошлите
его назад этой женщине и вложите машинописную записку: "Никогда больше не
пишите об этом"".

На этот раз дело едва не дошло до суда и тюрьмы, но бывали и такие
письма, из-за которых можно было лишиться и головы. Так, помнится письмо
другой женщины, которая, не остынув от первого потрясения, рассказывала мужу
об уничтожении их жилища во время воздушного налета. В нем содержалась чисто
женская жалоба: "Даже занавески и те сгорели". А вслед шла инкриминирующая
ее фраза: "Генрих, у меня теперь осталась одна только мысль - отомстить
Гитлеру".

Сокрытие таких писем было делом небезопасным, так как мог поступить
соответствующий запрос; поэтому я запирал их в сейфе и, перед тем как сжечь,
давал им вылежаться несколько недель. Конечно, нужно было, чтобы что-то
делалось. Но для того чтобы проявить должное рвение, годились наиболее часто
встречающиеся нарушения: они касались денежных вложений в конверты и
недозволенной пересылки кофе. Таким образом, я, вероятно, заработал славу
педанта.[52]

Это была должность, на которой мне стало совершенно ясно, что мы
переживаем такой период, когда что ни делай, никогда никому не угодишь, ни
тем, кто наверху, ни тем, кто внизу, ни окружающему миру, ни своему сердцу.