"Виктория Угрюмова. Африка" - читать интересную книгу автора

ся специалистами к стихийным бедствиям.
- Ну! - говорю я в трубку.
- Ага, - доносится оттуда. - Слушай, ты в Африку хочешь?
Поскольку это Матильда, то я не удивляюсь.
- У меня денег нет на поездку.
Трубка возмущена, о чем и дает мне знать сопением и дышанием. Ды-
шание (не путать с дыханием) - это особый вид искусства, в котором
"никто не сравнится с Матильдой моей". Говорить ничего не нужно, но
собеседник представляет себе сразу всю картину.
- Я не спрашиваю тебя, есть ли у тебя деньги на поездку! -
наконец снисходит она до объяснений. - Я спрашиваю, заметь даже не на
языке, относящемся к группе угро-финских, хочешь ли ты в Африку.
Это она так намекает на мою физическую неспособность освоить
венгерский и финский языки. Кучи словарей на моем столе пылятся, как
обломки Альп после того, как по ним прошествовали слоны Ганнибала.
- Не хочу, - откликаюсь я после довольно долгого раздумья. А чего
я в Африке не видела?
- Мотивировка, - требует Матильда.
Разговор заходит в тупик. Дело в том, что на службе меня ценят и
любят. Даже прощают опоздания и прогулы, но чтобы они могли любить и
ценить меня дальше, нужно иногда напоминать, как я выгляжу и проявлять
те достоинства, которые обеспечивают мне безбедно-беззаботное сущест-
вование. Сегодня как раз такой день - явления меня народу.
- Мне пора, - говорю я. - Вечером обсудим кандидатуру Африки.
- Но чтобы аргументированно, - туманно произносит Матильда,
стремительно удаляясь от трубки.
Двигаясь по направлению к нашей ванной, я встречаю пана
Копыхальского. И наша ванная, и пан Копыхальский - это нечто
особенное. Причем каждое (нечто) в своем роде. Поскольку человек
априори является венцом творения (послушайте, Вы никогда не стояли в
очереди в туалет?), то о нем в первую голову.
Пан Копыхальский - стопроцентный, чистокровный, чистопородный
поляк, шестое или седьмое поколение предков которого живет в Киеве.
Что не мешает, однако, сберечь самобытность польского характера, его
темперамент, повадки и аристократические манеры. Он невысок ростом,
худ, воспламеняется от любого брошенного на него взгляда, поэтичен и
усат. Усы у него колючие, а поэзия - и того хуже. Потому что усы можно
сбрить, а стихи?..
Наша ванная похожа на поэму сбрендившего гения. Она огромна и
необъятна, как загрязненный химическими отходами океан. В ней все
течет и все изменяется: отваливается пластами вечно сырая штукатурка,
постоянно заклинивает кран горячей воды. Правда, кран с холодной водой
тоже вторую неделю находится при последнем издыхании, но это уже
стабильная агония, и мы к ней привыкли. Странного вида тряпочки
замещают тут все технические новшества последних десятилетей; а
желтый, как луна или сыр, кафель... Когда-то он здесь был, это точно.
Сама ванная спорит глубиной с Байкалом, объемами - с озером Чад,
а вот возможность поплавать в ней приблизительно такая же, как в
мираже, в пустыне Гоби. И все помещение сплошь заставлено тазами и
тазиками разных форм и цветов, которые все соседи упоенно ссужают друг