"Мишель Уэльбек. Г.Ф.Лавкрафт: против человечества, против прогресса" - читать интересную книгу автора

изумительной остроты, эти "положения", эти анекдоты... Как только книга
снова закрыта, все это с успехом утверждает нас в чувстве эдакого легкого
отвращения, которое и без того насквозь пропитывает любой день из "реальной
жизни".
А теперь послушаем Говарда Филлипса Лавкрафта:
"Мне так опротивело человечество и весь мир, что у меня не лежит
интерес ни к чему, если только оно не содержит двух убийств на страницу, не
меньше, или не толкует о несказанных ужасах из запредельных пространств".
Говард Филлипс Лавкрафт (1870-1937). "Нам нужно эффективное противоядие
от реализма всех видов."

Когда любят жизнь, то не читают. Впрочем, не особенно ходят и в кино.
Что там ни говори, доступ к миру художественного остается за теми, кого
немножко тошнит.
А Лавкрафта - его гораздо больше чем немножко тошнило. В 1908 году, в
восемнадцатилетнем возрасте, он становится жертвой того, что диагностируют
как "нервный упадок", и погружается в оцепенелый ступор, который продлится с
десяток лет. В возрасте, когда его старые школьные товарищи, нетерпеливо
отвернувшись от уходящего детства, окунаются в жизнь, как в чудесное и
небывалое приключение, он затворяется у себя, ни с кем, кроме своей матери,
не разговаривает, всякое утро отказывается вставать, всякую ночь бродит в
шлафроке.
Притом он даже не пишет.
Что он делает? Может быть, он там что-то почитывает. Точно это даже
неизвестно. По сути, его биографам приходится сознаваться, что знают они
маловато и что, по крайней мере, между восемнадцатью и двадцатью тремя
годами он, по всей видимости, не делает абсолютно ничего.

Затем мало-помалу, между 1913 и 1918 годами очень медленно положение
улучшается. Мало-помалу он восстанавливает контакт с человеческим родом. Это
было нелегко. В мае 1918 года он пишет Альфреду Галпину: "Я лишь наполовину
живой; большая часть моих сил уходит на то, чтобы сидеть и ходить; моя
нервная система в состоянии полного расстройства, и я в совершенном отупении
и апатии, если только не натыкаюсь на что-нибудь, что меня особенно
интересует".
Бесполезно, в сущности, предаваться психодраматическим
воспроизведениям. Ибо Лавкрафт - человек ясного сознания, умный и искренний.
Нечто вроде цепенящего ужаса обрушилось на него в переломный момент
восемнадцатилетия, и он прекрасно знал причину этого. В одном из писем 1920
года он ностальгически окунается в свое детство. Его маленькая железная
дорога с вагончиками, сделанными из картонок... Каретный сарай, где он
устроил свой театр марионеток. И далее - его садик, для которого он сам
вычертил план и разбил аллейки; орошаемый системой канавок, прорытых его
руками, сад располагался террасками вокруг маленькой лужайки с солнечным
циферблатом, помещенным в центре. Это, говорит он, было "моим отроческим
королевством".
Затем идет пассаж, который завершает письмо:
"Тогда я увидел себя и понял, что я слишком взрослый, чтобы получать от
этого удовольствие. Безжалостное время наложило на меня свою нещадную лапу,
и мне минуло семнадцать. Болъшие мальчики не играют в кукольных домиках и