"Мишель Уэльбек. Г.Ф.Лавкрафт: против человечества, против прогресса" - читать интересную книгу автора

магометанский поэт по имени Абдуль-аль-Хазред. Разуверившись в исповедании
ислама, дальнейшие годы он посвятил составлению нечестивой и богопротивной
книги, мерзейшего Necronomicon'a. (несколько копий которого на протяжении
веков избежали костра) , до того как быть пожранным средь белого дня
незримыми чудовищами на рыночной площади Дамаска.
Как на неизведанных плоскогорьях северного Тибета, где вырожденческие
чо-чо кумиропоклонничают, подрягиваясь перед неизрекаемым божеством, кого
они титулуют "Ветхий днями".
Как в этой исполинской протяженности южного Тихоокеанья, где
неожиданные вулканические судороги порой исторгают на свет парадоксальные
реликты, свидетельства скульптуры и геометрии вовсе не человеческой, перед
которыми апатические и коварные туземцы архипелага Туамоту простираются со
странными пресмыкающимися движениями тела.
На перекрестьях своих коммуникационных путей человек построил
гигантские уродливые мегаполисы, где каждый, изолированный в анонимной
квартире посреди многоквартирного дома, в точности похожего на другие такие
же, считает себя безусловным центром земли и мерой всех вещей. Но под
норками, выкопанными этими землероющими насекомыми, очень древние и очень
могущественные существа медленно просыпаются ото сна. Они были уже в
каменноугольный период, они были уже в триасовый и пермский; они знали писк
первого млекопитающего, узнают они и хрип агонии последнего.
Говард Филлипс Лавкрафт не был теоретиком. Как хорошо заметил Жак
Бержье, введя материализм в самое сердце ужасов и чудесного, он породил
новый жанр. Больше не стоит вопроса верить или не верить, как в рассказах о
вампирах и оборотнях; нет другого возможного объяснения, нет лазейки.
Никакая фантастика не оказывается менее психологической, менее оспоримой.
Однако похоже, что он не отдавал себе полного отчета в том, что он
делает. Он, может, и посвятил очерк в сто пятьдесят страниц области
фантастического. Но, по перечитывании "Ужасное и сверхъестественное в
литературе" немного разочаровывает; если уж говорить все, остается даже
впечатление, что книга слегка устарела. И понимаешь в конце концов почему:
просто потому, что она не учитывает вклада самого Лавкрафта в область
фантастического. Из нее многое узнаешь о широте его культуры и о его вкусах;
из нее узнаешь, что он восхищался По, Дансейни, Макеном, Блэквудом; но по
ней не угадать того, что он напишет.
Написание этого очерка относится к 1925-1926 годам, как раз
непосредственно перед тем, как ГФЛ приступает к серии своих "старших
текстов". В этом, возможно, больше чем совпадение; наверное, он чувствовал
необходимость, конечно, несознательную, возможно, даже бессознательную,
хотелось бы скорее сказать, органическую, перебрать в памяти все, что было
сделано в области фантастического, прежде чем разнести это вдребезги,
пустившись по радикально новым путям.
В поисках сочинительских технологий, использованных Лавкрафтом, мы
могли бы также попытаться искать указаний по его письмам, комментариям,
советам, которые он обращал своим молодым адресатам. Но и здесь результат
озадачивает и разочаровывает. Прежде всего, потому что Лавкрафт учитывает
индивидуальность своего собеседника. Он всегда начинает, пытаясь понять, что
хотел сделать автор; и дальше он высказывает лишь советы точные и
конкретные, строго применительные к новелле, о которой толкует. Больше того,
ему часто случается подавать рекомендации, которые он первый сам и обходит;